Жизнь Лаврентия Серякова

— А очень просто, как по-писаному, — начал Кукольник. — Доложил я министру, что было нужного по своей должности, потом вынул нашу записку, сказал несколько слов в объяснение и начал было читать. А князь перебил меня: «Некогда мне, братец, еду к государю. Положи свою бумажку в мой портфель. Если будет удобно, доложу его величеству». Я положил, и князь уехал в Зимний. Конечно, я остался ждать. Приехал он часа через два и тотчас меня позвал. Ну, думаю, что-то будет? Не гроза ли?.. Ты знаешь, я потом ужасно стал тревожиться: не подвести бы тебя своей выдумкой под какую-нибудь гадость… Ну, вхожу, а князь мне бумажку подает и говорит: «Твой протеже в академии!» — Кукольник сунул руку за борт вицмундира и вынул вчетверо сложенный листок: — Смотри! Эта бумага в деле докладов на высочайшее имя должна храниться, но я согрешил, привез тебе показать.

В углу знакомой Лаврентию записки стояла надпись карандашом: «Согласен», покрытая свежим желтым лаком. — Чья рука? — воскликнул Кукольник. — Не знаешь? Раз лаком покрыта, значит, царская… Клюнуло на мою приманку, на баталическую живопись! Так князь и сказал: «Твоя мысль понравилась государю!» Что нам теперь твой барон Корф? И не пикнет! — Он опорожнил второй бокал и подмигнул Тихону вновь налить всем. — Разумеется, я не уехал из канцелярии, а сам сочинил предписание в твой департамент, приказал при мне переписать, снес на подпись князю и сдал, чтоб отправили барону завтра чуть свет. Будет им с Шаховским пфефер-кухен к утреннему кофею! — Кукольник полез в тот же карман и достал вторую бумажку. — А вот тебе мой черновик, слушай: «Милостивый государь барон Николай Иванович! По высочайшему повелению, состоявшемуся по докладу моему сего числа, немедленно прикажите откомандировать унтер-офицера топографа роты № 9 Лаврентия Серякова в Императорскую Академию художеств для обучения в оной со всеми нужными к тому бумагами. С совершенным уважением к вашему высокопревосходительству, военный министр…» И теперь, друг Лауренций, как говорит мой князь Холмский:

Конец сомнениям, конец тревоге…
Ты твердою стопой к великой цели
Пойдешь, и мир событьям изумится!

Обними меня и пей шампанское. Тихон! Еще бутылку «Клико»!

Серяков себя не помнил от радости. Самые смелые мечты его жизни осуществились. Он выпил три бокала вина, не вполне связно, но очень горячо поблагодарил Нестора Васильевича, и тотчас Пузыревский на той же курьерской паре мигом домчал его домой, где сдал на руки испуганной Марфе Емельяновне. Она только что возвратилась от Знамения. Видела, что ее Лаврешу увезли, слышала, как спрашивал, садясь, куда его везут, и, встревоженная до полусмерти, побежала ставить за него свечку.

Следующий день был также одним из счастливейших в жизни Серякова. В департаменте его поздравляли писаря, топографы, чиновники, офицеры. Весть о том, что по царскому повелению он направляется в Академию художеств, мигом облетела все комнаты.

Как и вчера, в середине дня его вызвал к себе Попов.

— Поздравляю вас, — сказал он, улыбаясь. — Ну и наделали вы волнений барону… Представьте, получил он предписание военного министра и ужасно растерялся. Призывает меня и допрашивает: «Чей побочный сын этот топограф? Какие у него связи? Почему хлопочет о нем князь Чернышев? Почему докладывает лично государю?» Я говорю, что положительно ничего не знаю о вашем происхождении и знакомствах, а старик давай упрекать меня в скрытности: «Не может быть такого приказа без особых причин, и вы, конечно, все знаете, раз сами за него меня просили…» Объясните же мне хоть теперь, кто вам ворожил.

Лаврентий рассказал, как все вышло, и полковник хохотал и радовался от души.

— Ваша судьба действительно удачно устраивается, — закончил он разговор — будете учиться любимому делу и получать от казны хоть маленькое жалованье, обмундирование, продовольствие — все-таки не так много нужно работать на заказ. А там, я уверен, опять что-нибудь хорошее случится. Вы, видно, в сорочке родились.

Несколько иначе отнесся к перемене судьбы своего друга Антонов. Вечером он пришел на Озерный, нагруженный закусками, сластями, даже бутылкой донского игристого. Воспользовавшись тем, что Марфа Емельяновна хлопотала на кухне, он сказал: