Жизнь Ленина

Ленин всегда критиковал отдельные проявления бюрократии — неумелость служащих, некультурность, ошибки в секретариате, неполадки в Госплане, в Рабкрине и т. д. Все сводилось, по мнению Ленина, к личному фактору: Троцкий, скажем, справился, а Молотов недосмотрел. Правильность самой системы он не подвергал сомнению. А ведь бюрократия в РСФСР осложнялась тем, что существовало две бюрократии: партийная и правительственная. Партийная состояла из одних коммунистов, правительственная — по преимуществу из коммунистов. Правительственный аппарат действовал только тогда, когда его подключали к партийному: без исходящего от партии импульса правительство само ничего не предпринимало. В спорах между могущественными и невежественными партийцами, с одной стороны, и не имеющими никакой власти спецами, с другой, победа всегда оставалась за первыми, если только не вмешивался Ленин или какой-нибудь другой из вождей. В партийной же бюрократии страх перед ошибками и перед превосходящим все пропорции наказанием был так велик, что ответственность за решения передвигалась все выше и выше, пока принятие решений не стало монополией ЦК или Политбюро, а эти органы, зная о страхе и трепете в низших слоях аппарата, брали инициативу так часто, что все прочие члены партии потеряли к ответственности всякий вкус и только рады были, что им не приходится принимать решений.

В ответ на упреки партийный работник мог ответить: «Я не виноват. Обратитесь к вышестоящим». Правительственный служащий, не без тайного удовлетворения, говорил просителю: «Это не в моем ведении. Обратитесь в партийный комитет». Это умывание рук во всероссийском масштабе стало самым угрожающим политическим явлением в России накануне XI партсъезда. Дискуссия о бюрократии затмила собою вопрос об экономическом планировании. Планирование не могло иметь реального значения, пока не было надежных данных о сырьевых запасах, о резервах квалифицированных рабочих рук, о техническом персонале. В «Правде» от 22 февраля 1922 года Ленин указал, что единственным реальным планом был созданный настоящими специалистами план электрификации России: «Никакого другого единого хозяйственного плана, кроме выработанного уже «Гоэлро», нет и быть не может». Ленин знал, что в условиях голода, обесцененного рубля и парализованной промышленности отдаленное планирование было бы фантазией. Он концентрировался на строительстве двух или трех небольших электростанций, которое уже началось. А в прочем, на партсъезде и на заседаниях, в статьях и письмах он атаковал змею бюрократизма, душившую в своих кольцах партию и советское государство.

Перед съездом собрался пленум ЦК. Ленин просил, чтобы его освободили от участия в пленуме по болезни («и заседания на пленуме и доклада на съезде я не осилю»), но продиктовал подробный план своего доклада и представил его на одобрение ЦК, которое не заставило себя ждать^{1003}.

Партийный съезд представлял собою высшую политическую власть в России, если только кто-нибудь не узурпировал этой власти. Ленину ее узурпировать не приходилось, он сам был ее воплощением, авторитет его в партии был непререкаем. Сочетание авторитета и власти делало его всемогущим. Он верил во всемогущество государства. Вот какие инструкции дал он наркомюсту Курскому по поводу гражданского кодекса: «Не идти слепо за Наркоматом иностранных дел. Не угождать Европе… не выпустить из своих рук ни малейшей возможности расширить вмешательство государства в «гражданские» отношения»^{1004}. Но Ленин обладал не только властью и авторитетом. Во многих сердцах он пробуждал и привязанность. Окруженный этой привязанностью, в зените своей власти и авторитета, Ленин выступал на XI съезде РКП, заседавшем с 27 марта по 2 апреля 1922 года. Это был последний партсъезд, на котором ему довелось присутствовать.

На съезде участвовало 687 делегатов, из них 522 — с решающим и 165 — с совещательным голосом. Они представляли 532000 членов партии. Во второй половине 1921 года 169748 человек, или 24,8 % всех, членов, было вычищено из партии за идеологические ошибки, взяточничество, бытовое разложение и прочие грехи^{1005}.