Жизнь Ленина

Владимир Ильич задержался. Они говорили с Надеждой Константиновной и не могли наговориться. О товарищах. Владимир Ильич откопает в человеке интересную чёрточку и пойдёт хвалить — не нахвалится. Любил он людей! Надежде Константиновне очень было дорого это. Говорили о рабочих. Как рвутся рабочие к знаниям! Возьмите Бабушкина, яркий, талантливый…

— До свидания, Надя, — сказал Владимир Ильич. — Завтра прибегу к вам сломя голову…

Улицы были пусты. Горели редкие фонари. Тусклый свет фонарей не заглушал света звёзд. Владимир Ильич дошел до Публичной библиотеки. Здесь тоже было пусто. Он был один. Липы Александринского сада наклонили сучья под тяжестью снега. Треснул сучок. С ветки хлынул снежный дождь. Хорошо было у Владимира Ильича на душе!

Он пришёл домой на Гороховую улицу, где недавно снял комнату. Слишком уж за ним охотились шпики: из осторожности приходилось часто менять адреса.

Вошёл на цыпочках, чтобы не разбудить хозяйку. Спать не хотелось. Решил почитать. Владимир Ильич подбирал материал для своей новой будущей книги. И сейчас, только сел, зачитался, увлекся. Взглянул на часы: скоро два.

— Надо ложиться, — сказал он себе и ещё зачитался.

В два часа позвонили.

Владимир Ильич не сразу понял, удивлённо прислушиваясь. Звонок повторился, резко, грубо. Зашлёпали в коридоре ночные туфли хозяйки.

— Кто там? Кто там? — слышен был голос хозяйки у двери.

Вошёл дворник, в дублёном полушубке и фартуке. За ним бесшумно прошмыгнули в комнату Владимира Ильича двое штатских. Позади жандармский офицер.

— Предписание на арест.

Двое штатских бросились делать обыск. Рылись в книгах, ощупывали постель, осматривали печь и печную отдушину.

Владимир Ильич без слов стоял у стены.

Он думал о товарищах. Что с ними? Один он взят или товарищи тоже? А Надя? Что с Надей? Неужели наше дело пропало? «Нет. Нас уже не погубишь, — думал Владимир Ильич. — Не убьёшь наше дело. Встанут новые сотни тысяч рабочих. Поднимется на Руси весь рабочий народ».

КАМЕРА № 193

Узенькое решётчатое окошко под потолком. Сквозь грязное стекло слабо льётся серый свет. Железный откидной стол у стены. Железный стул. В углу прямо на пол свалены книги. Читать разрешается. Сестра Аня и Надя натаскали Владимиру Ильичу уйму нужных книг. Надю не арестовали в ту ночь. А сестра Аня с мамой приехали из Москвы, как только Владимира Ильича посадили в тюрьму.

Сегодня четверг — день свиданий. Владимир Ильич отложил в сторону книги. Надо заняться другими делами. Пошагал для разминки и стал у стола спиной к двери. В двери круглый глазок, надзиратель поминутно глядит. Стоя спиной к глазку, Владимир Ильич скатал из хлебного мякиша катышек, продавил пальцем углубление.

Зачем? Вот зачем. Такая у Владимира Ильича из хлеба чернильница. Вместо чернил молоко. Он взял книгу и принялся выводить между строк молочными чернилами слова. Напишет слово, молоко просохнет — слова не видно. Сегодня передаст книгу домой. Надя или Аня нагреют страницу над лампой, и вот чудеса-то: медленно, постепенно слова начнут оживать, проявляться, как негатив на пластинке. Пожалуйста, читайте письмо. Владимир Ильич писал на волю не письмо, а листовку.

В ту ночь с 8 на 9 декабря вместе с ним арестовали сто шестьдесят членов «Союза борьбы». Но «Союз» не распался. Там, на воле, поднятые «Союзом», продолжались забастовки и стачки. Владимир Ильич посылал листовки для стачечников.

За дверью громыхнули ключи, взвизгнул замок. Дверь отворилась. Вошёл надзиратель. Владимир Ильич вмиг схватил хлебную чернильницу с молоком. И в рот. Проглотил.

Надзиратель приблизился. Ничего не увидал подозрительного: заключённый читает. Бренча ключами на железном кольце, надзиратель удалился из камеры.

А Владимир Ильич слепил новую чернильницу и продолжал писать дальше. Потом и эту чернильницу съел. Так надзиратель и остался с носом, не узнал ничего.

Через час снова загремели ключи — Ульянова повели на свидание с невестой. Надежда Константиновна дожидалась по ту сторону двойной решётки. Руки нельзя пожать. Можно только кивнуть. Улыбнуться. Надежда Константиновна улыбнулась, хотя горько ей было видеть Владимира Ильича за решёткой. Молодец он! Нисколько не падает духом. Даже в тюрьме бодрый, весёлый.

Надежда Константиновна передала приветы от мамы и сестры. Здоровы. Помнят. Любят.

— Любят очень! — повторила она, и Владимир Ильич увидел: лицо её вспыхнуло, милое, такое родное…

Потом перешли к делам. Как говорить о делах, когда жандарм разгуливает между двойной решёткой и прислушивается к каждому слову?

— Сегодня отослал Анюте прочитанные библиотечные книги, — сказал Владимир Ильич. — Да еще Маняшину книгу, — добавил он после коротенькой паузы. И очень внимательно поглядел на Надежду Константиновну.

«Маняшину, — отметила про себя Надежда Константиновна. — Он выделил: Маняшину. Что он хочет сказать? Никак не догадаюсь… А! Догадалась! Письмо или листовку надо искать в Маняшиной книге. Ему прислали какую-то Маняшину книгу, там и надо искать».