Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами

На просьбу дать «чуточку чего-нибудь крепкого» за стойкой откликнулась молодая женщина кратким вопросом: «Неразбавленное?» Последовал утвердительный ответ, на мраморную стойку был поставлен стакан джина, который был моментально проглочен. Второй и третий быстро последовали за ним, очевидно, к великой зависти какой-то женщины, которая, как шепотом сказала мне моя собеседница, звалась Пьяница Лу и была красавицей – чего бы ни стоил этот последний эпитет. Но слов «у нас с ней была ссора» было достаточно, чтобы объяснить тот факт, что они не заговорили друг с другом.

«Сколько, по-вашему, вы зарабатываете в неделю?» – наконец отважился я спросить.

«Хорошо, я скажу тебе, – был ответ. – Неделя на неделю не приходится, я зарабатываю фунта четыре или три – иногда пять. Бывало и по восемь, и по десять. А Джо, он хорошо зарабатывает, это да. Я хочу сказать, когда ему фартит. Однажды, после одного ограбления, он дал мне пятерку, и я на нее хорошо погуляла вместе с Пьяницей Лу. Иногда я получаю три шиллинга, полкроны, пять шиллингов или время от времени десять, в зависимости от того, что за мужчина. Кто такой этот Джо, о котором я говорю? Ну, мне нравится твое нахальство. Как бы то ни было, он взломщик. Я ничего такого не делаю, никогда не делала и не буду; это небезопасно, да. Как я начала вести такую жизнь? Это простой рассказ. Я была служанкой в Бирмингеме. Мне надоело работать и надрываться, чтобы заработать себе на пропитание и получать за это – плохую жизнь. Вкалывать за пять фунтов в год, да я бы скорее умерла с голоду, это точно. Через некоторое время я уехала в Ковентри, удрала из Бирмингема, как мы говорим в наших краях, и стала встречаться с солдатами, которые там квартировали. Вскоре они мне надоели. С солдатами хорошо – с солдатами-то – гулять и всякое такое, но они не платят, потому что, ну, у них нет денег. И я сказала себе: поеду в Лондон, да так и сделала. Я быстро нашла там себе место. Эта жизнь нехорошая, которую я веду, и сейчас я подумываю с ней завязать. До свидания вам. Надеюсь, мы узнаем друг о друге больше, когда снова встретимся».

Когда она ушла, я обратил внимание на женщину, о которой говорил выше. Пьяница Лу – это имя не было эвфемизмом, оно было рассчитано на то, чтобы создать у слушателя предвзятое мнение против его обладателя. До этого я лишь бросил на нее один взгляд, а более внимательное наблюдение удивило меня, так как произвело на меня благоприятное впечатление. Она выглядела как леди, хотя и была осунувшейся. На ней не было безвкусной одежды кричащих расцветок. Ее платье было опрятным и свидетельствовало о вкусе при его выборе, хотя и дешевым. Я заговорил с ней. Она взглянула на меня, не отвечая, и выглядела при этом подавленной. Предположив, что причиной было то, что она вчера вечером напилась и пришла теперь в пивную, чтобы добавить, но не сумела получить кредит, я предложил ей полкроны и сказал, чтобы она взяла себе на эти деньги, что хочет. В ее глазах появился огонек; она поблагодарила меня и, позвав барменшу, сделала заказ с победной улыбкой. У нее был достаточно аристократический вкус, чтобы предпочесть белый бренди обычным напиткам, которые отпускаются в питейных заведениях. «Глоток бренди», как она это назвала, придал ей сил. Она заказывала стакан за стаканом, пока не потратила все деньги, которые я ей дал. К этому времени она была совершенно пьяна, и я был бессилен остановить ее. Прижимая руку ко лбу, она воскликнула: «Ах, моя бедная голова!» Я спросил, что с ней случилось, и впервые она снизошла до меня или почувствовала себя в таком расположении духа, чтобы поговорить со мной. «Мое сердце разбито, – сказала она. – Оно разбито с 21 мая. Я хотела бы умереть; хотела бы, чтобы меня положили в гроб. Этого ждать недолго. Я уже делаю это. Я только что забила еще один гвоздь в свой гроб, и Пьяница Лу, как меня называют, не станет потерей для общества. Взбодритесь, давайте споем. Почему вы не поете?» – закричала она, и ее настроение изменилось, как это часто бывает с пропойцами и является симптомом, который предшествует белой горячке. «Пой, говорю тебе», – и она затянула:

Впервые я встретила корнета
В драгунском полку.
Я дала ему то, что ему оказалось не по нраву,
И украла у него серебряные ложки.

Закончив свою песню, первый куплет которой – это все, что я запомнил, она впала в сравнительно спокойное состояние. Я попросил ее рассказать свою историю.

«А, я модистка, которую соблазнили, – довольно нетерпеливо проговорила она, – да не все ли вам равно!»

Мне пришлось некоторым образом стимулировать ее, чтобы заставить говорить и преодолеть нежелание рассказать о себе хоть что-нибудь, которое она, по-видимому, испытывала.