Жизнь Льва Шестова том 1

всякую надежду беспочвенность превращается в своеобразную систему успокоения, ведь абсолютный скептицизм также может убить тревожные искания, как и абсолютный догматизм. Беспочвенность, трагическая беспочвенность, не может иметь другого «апофеоза», кроме религиозного, и тогда уже положительного. Трагический мотив ослабел в «Апофеозе» и в этом есть что-то трагически фатальное, (стр.250–251).

Я вижу крупную заслугу Шестова в острой, глубокой психологической критике всякого рода позитивизма, всякого рода утверждения обыденности, хотя бы и под маской идеализма. (стр.263).

Шестов должен был бы признать, что трагедия самым фактом своего существования приподнимает завесу вечности, что новый, для обыденности страшный опыт, открывает беспредельность. Условные рациональные грани падают и у самого Шестова уже пробиваются лучи потустороннего света. Грустно, что этот даровитый, умный, оригинальный и смелый человек не хочет или не может перейти к новому творчеству. Творческие усилия ведь тоже трагичны, а не обыденны и их менее всего можно рассматривать, как успокоение. Разрушительные и творческие моменты всегда сплетаются, творческие моменты есть и у Шестова, но боюсь, чтобы он не успокоился на окончательном, не мятежном уже скепсисе. Я не предлагаю Шестову кончить «моралью» и заявить, что «несмотря» на вышесказанное, все более или менее благополучно, о нет. Пусть он дальше поднимается по «узким, трудно проходимым, лежащим над пропастью тропинкам» nurfurdieSchwindelfreien[45]… Пусть открывает новые местности, иначе он рискует топтаться на одном и том же месте. Еще раз повторю: мне жаль, что «философия трагедии» превратилась в «апофеоз беспочвенности», этого мало. И не

потому жаль, что «беспочвенность» внушает страх, нет, она манила к почве бесконечно более глубокой, заложенной в самых недрах земли, (стр.265).

В заключение скажу: нужно читать Шестова и считаться с ним. Шестов — предостережение для всей нашей культуры и не так легко справиться с ним самыми возвышенными, но обыденными «идеями». Нужно принять трагический опыт, о котором он нам рассказывает, пережить его. Пройти мимо пропасти уже нельзя и до этого опасного перехода все лишается ценности. При игнорировании и замалчивании того, о чем давно уже предупреждает так называемое декадентство, при «идеалистическом» бравировании — грозит взрыв из подполья. Скажем Шестову свое «да», примем его, но пойдем дальше в горы, чтобы творить, (стр.275).

Еще следует упомянуть сочувственную статью С.А.Вен- герова о Шестове, опубликованную в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, в дополнительном томе 2 Д, вышедшем в 1907 г.

Первые книги Шестова породили и еще одно недоразумение: блестящая форма, в которую облеклись афоризмы «Апофеоза», в соединении с классической простотой и обманчивой ясностью изложения, глубокий анализ переживаний таких корифеев русской литературы, как Толстой, Достоевский, Чехов, дали повод причислить Шестова к блестящим литературным критикам, а философию его — утверждали при этом — надо отбросить, так как автор обряжает всех исследуемых им писателей на свой Шестовский лад. На Шестова эти нападки не действовали; он говорил, что ему оказывают слишком много чести, если находят, что все значительные мысли, высказанные другими великими умами, принадлежат ему. Об этом Шестов тоже рассказывал Фондану:

Я никогда в университете не изучал философии, никогда не посещал лекций по философии и не считал себя философом… Меня принимали за литературного критика, так как мои первые книги были посвящены Шекспиру, Толстому, Чехову. Да я и сам себя считал скорее критиком [чем философом]. (Фондан, стр.37).

И Лундберг высказывает такое же мнение:

Л.Шестов тоже один из «выпадающих»… известность его обусловлена, — кроме блестящего стиля, о котором говорили, чтобы не касаться существа писаний — тем, что в начале своей деятельности он пользовался литературным материалом и прослыл среди интеллигентских читательских кругов остроумным критиком. Чем дальше от литературы в философию уходил, тем острее намечалось выпадание. Современники с трудом выносят чрезмерно беспокойных мыслителей, (стр.74).