Жизнь мальчишки

Класс ошеломленно взирал на происходящее: то, что я себе позволил, оказалось чересчур даже для моих одноклассников. Я же в их глазах превратился едва ли не в мифического героя, еще сам того не сознавая. Луженая Глотка влепила мне оплеуху, и я грохнулся на парту Салли Мичем, едва не сшибив ее на пол. Луженая Глотка, вереща как резаная, поволокла меня к двери и дальше – в кабинет директора.

Легко было предугадать, что по телефону тут же вызвали в школу моих родителей. Они были, мягко говоря, потрясены моим поведением. Мне запретили появляться в школе в течение трех дней. Наш директор, маленький и щуплый человечек, похожий на птичку, с очень подходящей ему фамилией Кардинале приказал мне, прежде чем я переступлю порог класса, извиниться перед миссис Харпер в письменной форме. Эта бумага должна быть подписана обоими моими родителями.

Глядя мистеру Кардинале прямо в глаза в присутствии родителей, я заявил, что меня могут исключить из школы хоть на целых три месяца, но никаких извинений миссис Харпер я писать не стану, потому что мне надоело, что меня каждый день называют дубиной стоеросовой, а кроме того, меня тошнит от математики и вообще от всего.

Отец поднялся со стула.

– Кори? – пораженно спросил он. – Да что с тобой творится?

– Никогда еще в истории этой школы ни один ученик не посмел ударить учителя! – пропищал мистер Кардинале. – Я не знаю ни единого такого случая! Этого мальчика нужно хорошенько высечь, чтобы преподать ему урок на всю жизнь!

– Мне тяжело это говорить, – подал голос отец, – но я с вами согласен.

По дороге домой я попытался еще раз объяснить все родителям, но они не хотели меня слушать. Отец сказал, что моему проступку нет оправдания, а мама добавила, что ей еще никогда в жизни не было так стыдно. Поэтому я угрюмо молчал всю дорогу, а за моей спиной в кузове пикапа погромыхивала Ракета. Отец действительно собственноручно меня выпорол. Все произошло быстро, но довольно болезненно. Тогда я не знал, что за день до случившегося отец получил от босса разнос за то, что неправильно подсчитал коробки с леденцами к Рождеству. И я, конечно, ничего не знал о том, что босс моего отца в «Большом Поле» был на целых восемь лет его моложе, при этом гонял на красном «тандерберде» и обращался к моему отцу запросто: «Томми».

Порку я вынес без единого звука, но, оказавшись у себя в комнате, бросился лицом в подушку.

Вошла мама. У нее в голове не укладывалось, что заставило меня так ужасно поступить. Она, конечно, понимает, что я еще не пришел в себя после гибели Дэви Рэя, но жизнь продолжается, а Дэви Рэй на небесах. И еще она сказала, что мне все равно придется извиниться перед миссис Харпер в письменной форме, хочу я этого или нет, и чем раньше я это сделаю, тем лучше. Оторвав голову от подушки, я ответил, что отец может пороть меня хоть каждый день и до скончания века, но я не стану писать никаких извинений.

– В таком случае, молодой человек, тебе придется посидеть дома и поразмыслить над своим поведением, – сказала она. – А на голодный желудок всегда думается легче.

Я ничего не ответил маме, потому что в этом не было необходимости. Мама вышла из комнаты, а я лежал и слушал, как родители обсуждают мое поведение: дескать, со мной происходит что-то неладное и я стал совершенно неуправляем, потеряв всякое уважение к взрослым. Потом я услышал звон расставляемых на обеденном столе тарелок, до моих ноздрей донесся запах жареного цыпленка. Тогда я повернулся лицом к стене и уснул.

Мне снова приснились четыре негритянки, а в самом конце сна я увидел ярчайшую вспышку света и беззвучный взрыв – и проснулся. Я опять сшиб спросонья будильник с прикроватного столика, но на этот раз родители не прибежали на шум. Будильник уцелел, стрелки на его циферблате показывали два часа ночи. Я встал с кровати и выглянул в окно. На острых концах серповидной луны запросто можно было повесить шляпу. По другую сторону холодного оконного стекла в тишине ночи сияли звезды. Я подумал, что ничто на свете не заставит меня извиняться перед Луженой Глоткой. Может быть, во мне проявлялись черты характера дедушки Джейберда, но я точно знал, что не приду к Гарпии с повинной головой. Черта с два.

Мне нужно было поговорить с кем-то, кто мог бы меня понять. С кем-то вроде Дэви Рэя.

Теплая куртка, подбитая овечьей шерстью, висела в чуланчике возле входной двери. К сожалению, выйти через нее я не мог, потому что скрип двери обязательно разбудил бы отца, поэтому я натянул вельветовые брюки, надел два свитера и перчатки. Потом я принялся осторожно открывать окно. Петля рамы скрипнула всего раз, но так пронзительно, что у меня волосы встали дыбом. Я подождал минутку, но не услышал за дверью шума шагов и выбрался на улицу, на морозный воздух.

Прикрывая за собой окно, я предусмотрительно оставил щелочку, в которую можно было просунуть пальцы. Потом вскочил на Ракету и понесся по дороге, освещенной скупым светом остророгой луны.