Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***

Добрая женщина просидела со мной еще целый час, продолжая меня уговаривать, умело взывая к моему рассудку. Слова ее были разумны, но, чтобы убедить меня, она прибавляла к своим доводам дружеское участие и сердечную доброту.

Колокол известил, что ей пора идти в трапезную: звонили к ужину. Мне же, как больной, все еще приносили еду в комнату.

— Ну вот,— сказала монахиня с улыбкой,— я ухожу. Но вы уже не та безрассудная девочка, какой были час назад; я покидаю разумную взрослую девушку, которая здраво судит о жизни и знает себе цену. Боже, сколько вздора было у вас в голове, когда вы тут вздыхали и плакали! Нет, я вам так скоро этого не прощу и еще долго буду называть вас за это глупенькой девочкой.

Несмотря на свое горе, я не могла не улыбнуться в ответ на эту шутку, в ней была доля истины; невольно думалось, что и в самом деле я преувеличиваю свое несчастье. Разве стали бы мои друзья говорить со мной в таком тоне, если бы несчастье мое и вправду было столь велико? Так рассуждаем мы, когда видим, что друзья, утешая нас, не особенно церемонятся с нашими страданиями.

Она ушла. Сестра послушница, добродушная веселая девушка, принесла мне ужин, потом немного прибрала в комнате.

— Ну вот,— сказала она,— вы снова разрумянились, настоящий розан; наша болезнь миновала, мы с вами здоровехоньки; хотите прогуляться в саду после ужина?

— Нет,— ответила я,— я немного устала, лучше мне после ужина лечь в постель.

— Что ж, отлично,— ответила она,— главное, чтобы вы уснули. Крепкий сон стоит прогулки.

С этими словами она вышла.

Вы легко поймете, что я едва притронулась к еде. Хотя доброй монахине удалось немного привести в порядок мои смятенные мысли и научить, как справиться с душевной тревогой, печаль не оставляла меня.

Я перебирала в памяти ее слова. «Вы только начинаете жить!» — сказала она. И это правда, рассуждала я; то, что произошло, не имеет большого значения, все впереди. Он увидит, другие будут любить меня, и они научат его ценить мою любовь. Кстати сказать, так нередко и бывает.

Ветреник полагает, что, покинув свою возлюбленную, он обрек ее на одиночество, а когда он видит, что она нашла ему замену, он неприятно удивлен; он на это не рассчитывал, такого исхода не ожидал, он даже не верит своим глазам: она ли это? Он никак не думал, что она настолько привлекательна.

За этой мыслью последовали другие. Возможно ли, что самый милый, самый нежный из всех мужчин — к чему лукавить, другого такого нет,— возможно ли, что он покинул меня безвозвратно? Ах, господин де Вальвиль, прелести мадемуазель де Вартон не оправдывают вас: в этом соперничестве многие стали бы на мою сторону. Я опять заплакала и легла в постель.

Среди множества мыслей, кружившихся у меня в голове, одна целиком овладела мною: чего я убиваюсь? Я добродетельна, умна, молода, не лишена очарования (все это признают), меня уважают — и я позволю себе погрязнуть в печали, которая иным может показаться корыстной и лишь укрепит недостойного тщеславного человека в его пренебрежении мною!

Это рассуждение придало мне мужества; в нем было что-то благородное, оно подсказывало множество решений и успокоило меня. Теперь я знала, как мне держать себя с Вальвилем и как говорить с госпожой де Миран.

Словом, я обдумала свое дальнейшее поведение: я буду горда, скромна, безупречна, достойна высокого мнения, которое сложилось о Марианне; я буду вести себя так, чтобы Вальвиль пожалел о своем поступке, если в нем осталась хоть толика души; и это послужит мне куда лучше, чем слезы, которые часто отталкивают того, кто заставил их проливать, и отнимают блеск у нашей красоты.

Восхищенная этим гордым решением, я не заметила, как заснула, и проснулась довольно поздно. Но пробуждение мое было все же печально.

В таком положении, каким было мое, сколько ни лукавь с собой, а уныние все же одолевает душу, и душевное равновесие, обретенное с такими усилиями, весьма неустойчиво. Душа вкушает успокоение лишь урывками, как бы зная, что она обязана минутами отдыха только собственной фантазии; надо поддерживать в себе этот самообман, но силы нас покидают, и Душа снова возвращается к естественному для нее состоянию, то есть к мучительной тревоге.

Так было и со мной. Мне пришло в голову, что измена Вальвиля повлечет за собой другое несчастье: госпожа де Миран уже не будет моей матушкой. Силы небесные, я больше ей не дочь, я не буду жить в комнатах, которые она для меня предназначала в своем доме!

Вы помните, дорогая, о чем идет речь; из своих комнат я могла бы входить прямо в ее покои; как я была бы счастлива! Она с такой нежностью смотрела на меня, сообщая о своем желании. Я так была спокойна, я так гордилась, но вот и от этой радости надо отказаться. Вальвиль теперь не хочет, чтобы наш план осуществился; принимая вчерашнее решение, я совсем забыла о столь ужасной утрате.

А что будет с портретом моей матушки? Я просила подарить его мне, она обещала повесить его в моей комнате, может быть, он уже висит там, но я не смогу им любоваться! Какое горе! А сколько еще новых бед впереди!