Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***

— Нет, матушка,— ответила я, осмелев от ее присутствия и радуясь, что она так ласково говорит со мною при Вальвиле.— Я не успела сказать: господин де Вальвиль только что вошел, наш разговор едва начался. Но я сейчас все скажу ему при вас, матушка.

И тут же я обратилась к Вальвилю, который не знал, что и думать, слыша, как мы с госпожой де Миран именуем друг друга.

— Вот видите, сударь, как обращается со мной ваша матушка! Это ясно доказывает, как она добра ко мне и как я должна быть благодарна ей. Я обязана ей так много, что и выразить это нельзя; и вы первый сказали бы, что я недостойна жить на белом свете, если бы не стала умолять вас забыть обо мне.

При этих словах Вальвиль опустил голову и тяжело вздохнул.

— Подождите, сударь, подождите,— продолжала я.— Вы сами будете тут судьей. Стоит только посмотреть, кто я и кто вы. Я уже вам говорила, что у меня нет ни отца, ни матери. Они были убиты во время путешествия, в которое взяли с собой и меня, двухлетнего ребенка. И вот я осталась с тех пор сиротой. Меня воспитала из милосердия сестра сельского священника. Она приехала со мной в Париж для получения наследства, коего, однако, не получила. Тут она умерла, и я осталась одна, без помощи, в той гостинице, где мы с ней жили. Ее духовник, сострадательный монах, вырвал меня оттуда и привел к вашему дядюшке; господин де Клималь поместил меня к хозяйке бельевой лавки и через несколько дней бросил без помощи — я вам говорила, по какой причине. Я просила вас возвратить ему его подарки. Хозяйка лавки сказала, что я должна съехать от нее; я отправилась к монаху рассказать ему о моем положении и на обратном пути зашла в церковь этого монастыря, чтобы скрыть слезы, душившие меня; господь оказал мне великую милость: тотчас после меня в церковь зашла и моя дорогая матушка, присутствующая здесь. Она видела, как я плакала в исповедальне; ей стало жалко меня, и вот с того самого дня я живу здесь, в монастырском пансионе. Она платит за мое содержание, она одела меня, дает мне все необходимое, не только щедро дарит великолепные вещи, но она со мною так деликатна, так нежна и ласкова, что я не могу об этом думать без слез; она навещает меня, говорит со мною, лелеет меня и обращается со мною так, словно я ваша сестра; она мне даже запретила думать, что я сирота,— и она права, мне уже нельзя вспомнить о своем сиротстве, ведь его уже нет. Быть может, даже не найдется девушки, которая, живучи у родной и добрейшей матери, была бы так счастлива, как я.

Моя благодетельница и ее сын были, как мне показалось, растроганы до слез.

— Вот каково мое положение,— продолжала я,— вот какова моя близость с госпожой де Миран. О вас говорят, что вы молодой человек разумный и честный,— да мне и самой так думается, и вот скажите мне по совести, что мне делать. Вы меня любите — как мне ответить на вашу любовь, как поступить после того что я вам сейчас рассказала? Вспомните, что несчастные, коим подают милостыню, не так бедны, как я: у них, по крайней мере, есть братья, сестры или какие-нибудь другие родственники, у них есть родина, их знакомым известно, какое имя они носят, а у меня ничего этого нет. Стало быть, я еще несчастнее, еще беднее, чем они, не правда ли?

— Довольно, дочь моя,— сказала госпожа де Миран,— остановись и больше не возвращайся к этому.