Жизнь Маркоса де Обрегон

Супруг успокоил ее, как только мог, а мог он очень хорошо, потому что честные женщины, когда они спотыкаются и не впадают в ошибку, хватаются за покаянные четки,[54] которые очень тонки; и так как она увидела, что в трех случаях ее постигла неудача и для нее это кончилось плохо, она не захотела пробовать четвертого. У юноши от всех опасностей и зубов собаки как рукой сняло любовь и тщеславие, которых было у него немного.[55]

Глава IV

Так как вся ночь была до сих пор настолько беспокойна и полна огорчений, досады и волнений – результатов, свойственных подобным мечтаниям, основанным на бесчестье, оскорблении и грехе, то остаток времени до утра все спали так крепко, что, привыкнув вставать обычно очень рано, я не просыпался, пока утром не постучали в дверь, вызывая доктора на какой-то очень неотложный визит. Я поднял голову и увидел, что солнце уже заглядывало в мое помещение, однако я никогда еще не смотрел на него с таким неудовольствием. Я окликнул огорченного юношу, который как будто скорее был в забытьи, чем спал, и, узнав, что он решил не возвращаться больше к прежним проказам, я сказал ему:

– Ведь самая большая опасность еще впереди, если ты не будешь жить осторожно и скромно, потому что, хотя ты в настоящее время, правда, не нанес оскорбления этому дому, – а желания хотя и пятнают совесть, но не наносят ущерба чести, – все же, ради ее репутации и собственной безопасности, следует хранить тайну, которую, будучи малоопытным юношей, ты мог бы разгласить, если тебе покажется, что это были происшествия, вполне заслуживающие стать известными, и что когда ты будешь таинственно рассказывать о них, люди не поймут, что это ложь, в какую впадают все болтуны; итак, заметь себе, что для тебя дело идет не меньше как о жизни, если ты сможешь молчать, или о смерти, если захочешь болтать. Ни одного преступления не совершено из-за молчания, а из-за болтовни каждый день их совершается много. Болтовня – это достояние всех людей, а молчание свойственно только благоразумным; я уверен, что сколько ни происходит убийств,[56] все они вызваны оскорблениями, нанесенными языком, о чем виновники этих убийств даже не знают. Хранить тайну – это добродетель, и того, кто не хранит ее из добродетели, заставляют ее хранить из страха. Вовремя молчать очень похвально, тогда как противоположное – отвратительно; болтовня о том, о чем нужно молчать, подвергает нас опасности и смерти, а противное защищает нас от всякого вреда и обеспечивает нам жизнь и спокойствие. Никто не видал себя лопнувшим из-за хранения тайны или подавившимся, проглотив то, что собирался сказать; пчелы жалят того, кого им вздумается, но при этом теряют жало и жизнь, – и с теми, кто разбалтывает тайну, о которой им следовало молчать, происходит то же самое. И в заключение скажу, что молчание – это добродетель самая высокая и настолько почитаемая среди людей, что подобно тому, как восхищаются, видя хорошо говорящего попугая, который раньше не умел этого, так же восхищаются, видя хорошо молчащего человека, который умеет говорить. И чтобы не утомлять тебя больше, я скажу, если ты не хочешь молчать, потому что это правильно, – так молчи из-за опасности, которой ты себя подвергнешь, затронув честь столь храброго человека, как доктор.

Сказав ему это и многое другое, я отправил его домой больше со страхом, чем с любовью, или более напуганным, чем влюбленным. Доктор оделся столь поспешно, что не имел времени взглянуть на пораненное лицо своей жены, которая первое, что сделала, не одеваясь и не теряя времени, чтобы сунуть ноги в мулильи,[57] – это посмотрелась в зеркало и, увидя, что ее лицо расписано несколькими полосами, настолько огорчилась этим, что в течение многих дней не снимала с лица покрывала, а так как она была такой кроткой и нежной, то казалось, будто она носила его не по необходимости, а как наряд. Когда я мог с ней поговорить, я пришел туда, где она занималась украшением своего страшного лица, и, высказав сочувствие по поводу многих синяков, которые я на ней увидел – у людей с очень белой кожей они появляются от всякой причины, – я сказал ей, насколько мог и умел мягче: