«Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»(Роман в документах)

С первых месяцев пребывания на фронте меня занимало: почему в немецкой армии даже солдатам ежедневно дают кофе, а нам, в советской — только в госпиталях и медсанбатах. Я даже, по глупости, однажды спросил об этом на политинформации, и мне попало, по счастью без последствий, и было разъяснено, что немецкое командование относится к своим солдатам и офицерам как к пушечному мясу и быдлу и потому охотно их поит неполноценным заменителем, эрзац-кофе.

В госпитале и медсанбате кормили по десятой норме тоже вполне достаточно, с белым хлебом, компотом или киселем и даже суррогатным кофе. Напиток этот я раньше никогда не пил и не пробовал, он казался мне заморским деликатесом, вкусным и ни на что не похожим.

Подходя к столу, я лихорадочно вспоминал и для памяти повторял правила этикета, вычитанные мной в какой-то книжке: «Дичь, спаржу и артишоки едят руками», хотя ни дичи, ни спаржи, ни артишоков на столе не было.

Во главе стола сидела Аделина.

Она была оживлена, но как-то сдержанно, и мне хорошо запомнилось выражение какой-то неудовлетворенности в ее лице, и впоследствии я нашел этому для себя достоверное объяснение и вообразил себя хорошим проницательным психологом.

Рядом с Володькой располагались подполковник Бочков и уже знакомая мне удивительно некрасивая, неулыбчивая и неприветливая женщина Сусанна (у меня фотографически запечатлелось, осталось в памяти: морщинистая столетняя рожа, волос у нее было мало, а зубов многовато), как я понял, случайно приглашенная для компании, как и другая, мало запомнившаяся мне Мария, за вечер не проронившая ни слова — медсестры, не занятые на дежурстве. Арнаутов сидел между двух этих мало симпатичных мымр, и даже его обаяние и ухаживания не растопили, не растормозили и не раскрепостили их в этот праздничный вечер.

Подполковник Алексей Семенович Бочков был из Карлхорста, предместья Берлина, которое в войсках именовали по-русски — Карловкой. Там, в Карловке, менее трех недель назад был подписан акт капитуляции Германии, по слухам, там якобы сейчас находился штаб фронта[65], и будто бы туда тайно, с соблюдением всех мер предосторожности, прибыл товарищ Сталин, чтобы лично руководить розыском Гитлера, хотя последний, как были убеждены цивильные немцы, скрылся в Латинской Америке или в Японии, чтобы, выждав подходящий момент, вернуться в Германию и овладеть ситуацией.

На другом, противоположном конце стола расположилась семейная пара: уже пожилой, толстый, объемный, рыхлый, с красным и блестевшим от пота лицом майор помпохоз госпиталя Тихон Петрович со своей добродушной женой Матреной Павловной.

Я не сомневался, что покойный дед, посмотрев на Тихона Петровича, непременно бы сказал:

— А ряшка как у багамота. С похмелья не обдрищешь!

Володька подвел меня к сидевшей за столом спиной к входу молодой женщине.

— Наташа, — сказала она, оборачиваясь и протягивая мне руку.

У меня отлегло от сердца: она действительно была хороша — румяная, с пышными пшеничными волосами и без всякой косметики, в красивом платье в мелкий горошек; сзади на спинку стула был небрежно наброшен жакет. По моим убеждениям того времени, косметика свидетельствовала об испорченности: женщины с накрашенными губами, подведенными черным карандашом или обгорелыми спичками бровями казались мне чуть ли не проститутками.

Одной своей племяннице, которая приехала к нам в деревню погостить нарумяненная и сильно напудренная, бабушка при мне сказала: «Если хочешь быть красивой — иди умойся!»

Натали держала рюмку, оттопырив тонкий длинный мизинец, слушая разговор за столом, с улыбкой протянула мне бокал. И по тому, как был отставлен ее розовый пальчик с розовым же маникюром, я соображаю: очень воспитанная, интеллигентная и красивая. Если еще полгода назад вино и водку пили из кружек и стаканов, то теперь только из хрустальных рюмок, фужеров и бокалов — разной формы, размеров и цвета они заполняли буфеты в каждом, даже небогатом, немецком доме. Не зная их предназначения, напрашивалась мысль: зачем нужно столько посуды, чтобы выпить?

Спустя два или три десятилетия в одной из канонических книг о правилах хорошего тона в разделе об этикете за столом я с немалым удивлением прочел, что, когда женщина держит бокал, рюмку или чашку с кофе или чаем, не следует жеманно оттопыривать мизинец — это признак мещанства. Но тогда, в молодости, я этого не знал и думал как раз наоборот, полагая, что оттопыренный мизинец — свидетельство высокой элитарной благовоспитанности.

— Ты что, взводный? — тихо спросила она.

— Почему?.. Командир отдельной разведроты.

— Разведроты? — удивленно протянула она, поворотясь и заглядывая мне в лицо. — Сколько же тебе?

— Двадцать два, — ответил я, покраснев от того, что прибавил себе три года, хотел пять, но удержался, опасаясь, что она не поверит. Я просто не мог не прибавить, так меня задело то, что она приняла меня за желторотого Ваньку-взводного, хотя я воевал около трех лет, последние четыре месяца командовал ротой и по весьма коротким срокам жизни на войне уже считался в дивизии старослужащим, иначе — ветераном.