Жизнь моя

— Не пойдет. Я ее знаю.

Патрик вздрогнул.

— В большинстве случаев, — продолжил Майлз, — она пугающе наивна. Но глубоко в ней есть какая-то твердость. Что-то, что невозможно нарушить.

Патрик был удивлен, он тоже это почувствовал.

— Нет, Пэдди, она не из тех, кто прощает. Nope. Nyet. Невозможно, Хозе, — выдал тираду Майлз.

Патрик вздохнул.

— Так что же ты намерен делать? Ты хочешь, чтобы я прикрывал тебя, когда ты обманываешь свою девушку?

Майлз пожал плечами.

— Похоже, поскольку ты отказываешься освободить меня от Ниссы. Хотя, откровенно говоря, я думал, это наименьшее, что ты мог бы сделать.

Ответа не последовало. Майлз никогда не выходил за рамки и не говорил этого, но временами он допускал мягкие напоминания о том, что Патрик ему должен.

Патрик сказал:

— Ты, кажется, не сомневаешься, что я останусь в игре.

Усмешка Майлза казалась белой в лунном свете.

— Так же уверен, как в том, что Бог делает маленькие зеленые яблочки, Пэдди, мальчик мой.

— Почему? Я мог бы сказать Антонии в любое время, когда захочешь. Я мог бы завтра пойти к ней и сказать.

— Но ты ведь не сделаешь этого. И мы оба это знаем.

— Почему не сделаю?

— Потому что ты мой лучший друг.

Патрик быстро отошел на другой конец террасы.

— Ты ведь не веришь во все это дерьмо насчет лояльности, — бросил он через плечо.

— Нет, но ты веришь.

Патрик не ответил.

Майлз подошел и встал рядом с ним.

— Ты не расскажешь Тони, — спокойно сказал он. — У снежного кома нет шанса в аду.

О, Патрик об этом думал. Уже две недели он думал об этом. Почему бы просто не подойти к Антонии и не сказать: «Слушай, с Майлзом ты теряешь время. Он уже несколько месяцев путается с Ниссой».

Его останавливал не только Майлз, но и то, что это ранит Антонию. Патрик знал своего друга. Если Антония бросит Майлза — а она сделала бы это, если бы узнала от кого-нибудь, что он путался с Нериссой, — он бы порвал с ней. Вредить людям было единственным, истинным, данным свыше талантом Майлза.

Не то чтобы требовалось много таланта навредить Антонии. Она чувствовала слишком глубоко, и это делало ее слишком ранимой. Майлз без труда найдет, во что вонзить свои зубы. Ее отец, раскопки, Кассий. И он закусает до смерти.

Патрик взглянул на друга. Что, черт возьми, она в нем нашла, в конце концов?

Он не желал думать про них с Майлзом. Рано или поздно Майлз попытается рассказать ему, какова она в постели, и тогда он не сможет удержаться, чтобы не набить ему физиономию.

Он сказал:

— Объяснись с Антонией. Это единственный путь.

— Нет.

— Почему?

Майлз бросил сигаретку в сад, и они наблюдали красную дугу, исчезавшую в темноте.

— Потому что я — не ты, Патрокл. Иногда я хотел бы быть таким, но не могу.

* * *

Чарльз Хант сидел в пижаме у своего стола, уронив голову на руки. Он слишком устал, чтобы работать, но был слишком уязвлен, чтобы думать о сне. Об этом его предупреждали доктора, и он уже чувствовал симптомы. Даже не боль, а скорее сжимание в груди. Он выключил настольную лампу и дал лунному свету заполнить комнату. Может быть, это прогонит тяжесть.

В открытое окно он мог видеть жуткое сияние Сарака. Было одно место на реке, куда всегда устремлялся его взгляд: точка, где вода бурно пенилась между двух огромных валунов. Белая пена… Бесконечно стираемая и бесконечно возобновляемая. Он находил это гипнотическим. Она будет здесь всегда. И после того, как закончатся раскопки, и после того, как он умрет.

Он помассировал голову. Еще две недели, и он будет точно знать, что всегда знал в душе: эти раскопки, первые и последние, которыми он когда-либо руководил, оказались тотальной неудачей. Он предполагал, что будут говорить на факультете: «Ну, Чарли, не повезло?» Какой позор! И это после таких стараний! Улыбки перейдут в высмеивание, когда они узнают правду: римская вилла, в нахождении которой он был так уверен, в конце концов оказалась не на главном участке, а надежно погребенной под современным домом, смежным с ним. Красивый маленький дом с элегантной террасой, который пожилой хозяин-парижанин посещает только пару месяцев в году. Он был так любезен, что разрешил ему раскапывать пустошь, примыкающую к дому.

Этот дом… Он не имел права быть там, из-за него он не мог сделать открытия, которое должно было установить наконец его репутацию. Но что было хуже всего — уже раскопанного оказалось достаточно, чтобы подтвердить его опасения: что римская вилла действительно лежит под домом, навеки недоступная. Это было бесспорно, учитывая те дразнящие девять дюймов мозаики, открытые Тони несколько дней назад, — они шли от основания террасы.

«Вы слышали про Чарли Ханта-последнего? Он абсолютно неподражаем! Он вылизал свой раскоп и испортил его, обнаружив правую ближайшую дверь римской виллы».

Он станет посмешищем. Впрочем, кого он хочет одурачить? Он уже стал посмешищем. Даже для своей семьи. Даже для Тони.