Жизнь на двоих

Вот и матушка ничего не ест. Сейчас, когда я оказалась спиной к источнику света, видно, что бледность моей сотрапезницы чрезмерна, под глазами заметны синяки, легкий румянец действительно присутствует на щеках, но не ровный, здоровый, а несколькими пятнами. Состояние кожи, цвет ногтей, белки глаз — всё говорит о том, что здоровье этой женщины… мамы… что же это может быть. Орнелла сказала, что она испытывает слабость, головокружение, случаются обмороки. Как, бишь, диагностировал болезнь этот надутый индюк Лорти? Лихорадка!

«Старый вонючий козёл, вот он кто, — подумала я про себя. — Этот термин применяют, когда не имеют ни малейшего представления о том, что же в действительности не ладится в работе внутренних органов!»

— Что с тобой, доченька? — мама смотрит на меня озадаченно. Значит, лицо выдало промелькнувшие у меня в голове мысли.

— Приспичило, — вру я напропалую и бегу за ширму. Отлично, ночной горшок ещё не вынесли. Ну-ка, ну-ка. Что тут у нас? Картинка проясняется. Ведь ежу понятно, что это хроническое отравление. Чем?

По очереди заглядываю под крышки всех посудинок, теснящихся на столе, и пробую понемногу, игнорируя интерес, с которым матушка за мной наблюдает. Какая вкуснятина! Варенье из клюквы. И вот ещё брусничное.

— Раньше они тебе не нравились, Орнелла, — опять тёплый взгляд словно обволакивает меня.

— Они мне и теперь не нравятся, — подтверждаю я. — Попробовала ещё раз и поняла, что слишком они для меня кислые. Кстати, эти вазочки из красной керамики, давно они у тебя?

— Совсем память у тебя сделалась девичьей, — видно, что этот лёгкий непринуждённый разговор доставляет моей собеседнице удовольствие. — Посол Никкинский в прошлом месяце поднес их в дар от своего сюзерена, когда вручал верительные грамоты. Мы же тогда ещё много говорили о вареньях, неужели забыла?

— Я малиновое люблю, — сказала я, вспомнив инструкции, полученные от сестры. — Но мне позволяют его есть, только когда я простужаюсь. Приходится довольствоваться клубничным, — тяжелый протяжный вздох, капризно надутые губки и решительный натиск: — Отдай эти вазочки мне. На каминной полке в моей опочивальне как раз не хватает такой яркой детали.

— Хорошо, я распоряжусь, и уже к обеду они окажутся там, где ты желаешь их видеть.

* * *

Молитва — это то, что одинаково не нравится и мне и Орнелле. Конечно, под коленями лежит мягкая подушечка, но запах воска от горящих свечей вызывает лёгкую дурноту. Наконец, Отец-Настоятель отбубнил то, что положено, и начинается самая противная, но и самая важная часть ритуала — душеспасительная беседа о том, что мы должны быть покорны воле Господа нашего и внимательны к словам слуг его.

Наконец пастырь вопрошает о прегрешениях наших или видениях, посланных свыше в наши сны. Вот и момент истины.

— Батюшка, был мне нынче сон, — ответствую я смиренно на жест перста, указующего в мою сторону, — будто прогневили мы Господа нашего чрезмерным чревоугодием, и повелел он нам вкушать лишь молоко, да творог, да сыр, дабы усмирили мы плоть свою и гордыню, а остальную пищу отослали бы пастырям нашим. И чтобы длилось это сорок дней и ночей.

Вот так! Уж не знаю я точно, что за отрава поступает малыми дозами в организм королевы, но, судя по срокам развития патологии, вазочки — отличный вариант, если, скажем, в составе их глины содержатся соединения свинца. А молоко — прекрасное мочегонное и неплохой естественный антидот. А мне необходимо срочно покинуть дворец. Кажется, странности в моём поведении озадачили за сегодняшнее утро слишком многих. Если придворные поделятся друг с другом своими наблюдениями — ой, что-то будет.

Уходить надо немедленно. Как?

— Граф, — обращаюсь я к маминому пажу в зелёном жабо, — сегодня прекрасный день для прогулки верхом. Была бы рада, если бы Вы сопроводили меня.

Учтивый поклон, мамин одобрительный кивок, и дело в шляпе.

— Отправляеся от западного крыльца, — уточняю я, и иду в свои покои переодеваться в костюм для верховой езды. Итак, Отец-Наставник, грум и один дворянин в сопровождении. Как избавиться от их опеки хотя бы на полчаса неподалеку от дома? Это я придумаю позже.

Глава 3

Орнелла

Да, мы, принцессы, избалованы и своенравны. А что поделаешь, если нас такими воспитывают? Капризными и взбалмошными, требовательными к окружающим. Таков уж наш удел, заставлять людей поступать правильно.

Подумав так, я тяжело вздохнула. Условности и традиции, правила и законы, писанные и неписанные — это настоящий груз. И тот, кто несет его денно и нощно, имеет право на небольшую передышку, тем более, что у моего поступка имеется сразу три оправдания. Первое я уже привела. Второе, пожалуй, ещё весомей. Мама больна, а лекари бубнят: «Лихорадка, да лихорадка», — и обречённо разводят руками. А святые отцы вторят им, убеждая меня в необходимости смириться с волей Господа нашего, без чьего соизволения не происходит ничто в мире нашем суетном.