Жизнь на грани

От пережитого ощущения и долгого философствования проснулась Женька совсем разбитая. От неудобного лежания шея затекла и никак не хотела поворачиваться направо, от открытого окна струился ветерок, и в глаза светил свет одиноких окошек из дома напротив, которые разрезали окружающую темноту своим неровным светом. К сожалению, от летнего времени, когда ребёнок предоставлен самому себе по причине летних каникул, биологическое ощущение времени как-то менялось: днём от жары и духоты всё время тянуло в сон, но не такой освежающий и лёгкий, как зимой, а вялый и тягостный, который даёт только излишнюю усталость. Ночью же, наоборот, от светлых ночей и ночной духоты совсем не хотелось спать. Так и теперь: от тягостных размышлений и пережитых днём событий дневной сон выдался неполноценным, но ещё спать не хотелось. Пытаясь всё же разработать затёкшие мышцы шеи и недовольно вглядываясь в тёмное пространство комнаты, Женька медленно прошагала на кухню в поисках чего-нибудь съедобного, попутно заглянув в комнату матери и обнаружив её крепко спящей. Уже позже, догрызая яблоко, Женька с усердием пыталась вглядеться в фотографии, на которых было бы изображено красивое тело, перехваченное красивой фигурной петлёй. Пока на первом же фото, которое открыл «всемогущий всезнайка», было изображено посиневшее обезображенное тело с уродливо вытянутой шеей, омерзительно высунутым языком и вывалившимися глазами, которое, даже крепко закрыв глаза и представив ромашковое поле, нельзя было бы и с натяжкой назвать хоть сколько-нибудь милым… Казалось, что от долгого висения само тело пытается выскользнуть из жёсткой петли, которая в одно мгновение вдруг перестала быть скользкой. Стало быть, скользкая верёвка – это миф, такой же, как и бесконечная Вселенная. На одном из фото Женька увидела пугающее изображение расцарапанной, разодранной шеи, обладатель которой в последний миг, очевидно, передумал покидать этот мир, но уже попал в ловкое кольцо скользкой верёвки. Ужаснее всего было то, что крови совсем не было, виднелись только ошмётки кожи, открывающие бордово-синеющую плоть. Обладатель оной, видимо, потеряв уже всякую надежду на спасение, решил выпустить на волю хоть каплю живой крови, которую, похоже, тугая петля уже поглотила без остатка. Вообще не было ни потёков крови, ни намёков на её существование – только лишь плоть, уже отмирающая и отливающая своей синевой. Тела повешенных были странным образом вытянуты, словно бы подсознательно даже после смерти они стремились встать ногами на твёрдую почву. Безобразные фиолетово-сиреневые следы от крепкого объятия с безжалостной верёвкой наводили ужас, и в ушах стоял настойчивый звук хрипящей гортани, в которой звуки, стремящиеся на свободу, перемешивались между собой, цеплялись за плоть, впивались в мгновенно сужающуюся трубку, ломая свои хрупкие грани, и превращались в леденящий кровь хрип или храп. Почему-то при ледяном поцелуе смерти ещё ни одному повешенному не удавалось оставить в себе хоть каплю красоты. Не могло быть и слова об эффектной позе или ровно вытянутых носочках – только безобразие, омерзение и ужас. Женька с ужасом отодвинулась от монитора, сумев перелистнуть лишь пару-тройку фото. Руки дрожали, зрачки расширились от страха, дыхание перехватило судорожным спазмом – казалось, что её собственное горло кто-то безжалостный перетянул холодной и вовсе не скользкой верёвкой. Хотелось, чтобы память мгновенно стёрла все воспоминания об изуродованных, обвисших, осунувшихся телах, которые в погоне за быстрым покаянием так низко склонили голову, что не успели услышать над собой такое пугающее шуршание скользкой петли. Натыкаясь в темноте на странно неузнаваемые вещи, Женька в одно мгновение подскочила к выключателю, одним громким щелчком разогнав тьму вокруг себя, но ощущение нехватки воздуха не проходило, и тогда, поддавшись первому порыву, Женька бросилась к единственному островку спасения, уткнувшись носом в тёплое, родное тело матери, слабо сопевшей под махровым покрывалом. Мать, в свою очередь, так и не проснувшись, нежно обняла этот комок страха, окутав дочь собственным теплом и дав ощущение безопасности. Женька свернулась калачиком, прижавшись боком к матери, и, крепко зажмурив глаза, старательно представляла себе ромашковое поле, и ей бы даже это удалось, если бы не тихий, издали звучавший голос миловидной продавщицы: «Скользкая верёвка…»

III