Жизнь на лезвии бритвы. Часть II

— Ох и скор ты, внучек, гладко стелешь, что не только за пальцы и руки опасаюсь, за голову страшно. Пращур твой далёкий из прошлого мира куда прямей был и бесхитростней, а ты прям у диавола уроки брал, сладкой патокой речёшь. У вас все там такие?

— Таких, как я больше нет. Эксклюзивный экземпляр.

— Ладно, эксклюзивный ты наш. Возьмусь, если ты не передумаешь к тому времени. Сколько годков сестрице?

— Месяцев, дедушка. Мы ещё мамкину титьку сосём и пузыри пускаем, но дар я почуял сразу, с чем и рванул к Миледи правду искать, вот она мне мозги и вправила. Сходу обворожительно улыбнулась и рукоятью косы по лбу зарядила для лучшего усвоения. С тех пор я немного пристукнутый, хотя Мидели говорит, что разницы незаметно.

— Да-да, — поддакнул старик, — то-то ты мне сразу блаженным помстился.

Тут на газон у разрушенной беседки упала большая тень. Подняв пыль и мусор, на землю опустился здоровенный трёхглавый дракон яркой изумрудной расцветки.

— Горыныч, ты чего тут забыл? — встрепенулся Кощей.

Неожиданно для меня центральная голова сказочного героя прогудела на человеческом языке:

— Старик! Старик, ты не представляешь, что щас было! Улёт, отпад! — у упором на «щас», абсолютно не обращая на гостя Кощея внимания, начал нетерпеливо выплясывать на месте немаленький представитель летучего драконьего племени. — Я тут типапатрулирую зону магщита у… у гор, ну и, типа охочусь попутно… И, старик, я сражён наповал, убит на месте… Старик! Ты не представляешь, дед, во все шесть глаз вижу красотку, прямо лапки оближешь. Я чуть на землю без крыльев не рухнул. Такая крошка — цветок, истинный цветок! Серебристо беленькая, у-у-у! — во все три головы восторженно завыл Горыныч, а меня начали терзать смутные сомнения. — она олешка и у Гнутой сопки придавила и так завлекательно его поджарила и сидит есть. Ну, я же Змей хоть куда, за мной любая на край света полетит, тихонько падаю за её спиной и подруливаю со всей вежливостью, огладил красотке хвост и куртуазно так спрашиваю, мол откуда такая красота в наших диких краях взялась?

Кощей прищурился и начал лукаво поглядывать на мою закипающую от гнева моську. Было от чего налиться злостью. Огладить драконше хвост всё равно что дать по попке женщине горячего леща. Эта трёхголовая летающая лягушка смела хлопнуть по заднице мою Гермиону?! У-р-рою! Змей Горыныч, другой кандидатуры в голову не лезло и правильно делало ибо именно им эта трёхголовая тварь оказалась, продолжал выплясывать:

— А она, у, старик, не сходя с места, пальнула льдом и на утёк. Я за ней. Говорю, куда ты, красавица, я ничего плохого тебе не сделаю, а она давай огнём плеваться и лёд колдовать. Просто загляденье, дед. Горячая штучка, старик! На брачных полётах я за ней погонюсь…

— Куда ты, червяк, гнаться с-с-собрал-с-с-ся?! — переходя с парселтанга на драконрык, словно жаба канонного Невилла Лонгботтома, в три раза надулся я.

— Это кто тут шипит под ногами? — выгнул длинные шеи трёхголовый поганец.

— Беги, Горыныч, беги! — прежде чем аппарировать к терему, дал бесплатный совет Кощей, испаряясь из кресла.

Почувствовав дикую ярость, проснувшуюся в новообретённом «внучке» старик вовремя сбежал с арены в зрительный зал. Я же превратился в берсерка, тонущего в кровавом исступлении и мечтающего перегрызть горло врага. Никто не смеет касаться своими грязными лапами моей жены. Видимо на этой волне со мной начались неконтролируемые трансформации.

— Ты, яшшш-шшер-р-рица болотная, ты кого за хвост лапал, тритон чахоточный? Я тебя, жабу трёхголовую сейчас на вертел насажу и крутиться заставлю, я тебе сейчас центральную башку оторву и в зад вставлю, живой и мёртвой водой полью и скажу, что так и было.

— Эй, пацанчик… Ну, ты попал, пацанчик, — Горыныч разинул все три пасти, больше похожие на двухкубовые ковши экскаваторов, приготовившись спалить наглую муху, но натолкнулся на убийственный взгляд василиска, получившийся у меня об удушающего бешенства.

— Мама! — выпустив струйки дыма, дракон рухнул на землю, громко клацнув челюстями, левая голова на длинной шее, будто на толстом канате, безвольно свисла вниз. — Э-э, богатырь, ты чего, я же ничего…

— Вот и я ничего… ничего личного, — сдёргивая рубаху с покрывшихся мощной чешуёй плеч, прошипел я на парселтанге, со всей немалой дури механически ударив полюбившимся фризом. Толстенные корки льда сковали крылья вознамерившегося улететь Горыныча.

Выставив перед собой передние лапы, тот начал пятится назад.

— Ну, извини, богатырь, не признал, с кем не бывает. Что сразу драться-то? Давай разойдёмся по-мирному, что сразу взрываться, как гороху объелся.