Жизнь на открытке

Дядя Степа саркастически улыбнулся, но между его ресниц пролегла тяжелая скорбная тень. Внутри меня заворочалось сочувственное любопытство. Как же я любила подставлять плечо для чужих слез! И сейчас чуткий радар эмпатии настороженно трещал, обнаружив назревший в душе соседа болючий фурункул.

Или же это было сквозное ранение?

Нужно обследование.

Однажды я прочитала у Ницше фразу: «Один ищет акушера для своих мыслей, другой – человека, которому он может помочь разрешиться ими: так возникает добрая беседа». Я всегда была таким «акушером», и всегда «роженицы» безошибочно находили меня. Или я находила их? Как бы то ни было, мы притягивались друг к другу, чтобы каждый мог отыграть необходимую роль. Вот и сейчас врачеватель во мне затрепыхался, стремясь побыстрее вырваться наружу и облегчить страдания чужой души.

Я вынырнула из размышлений и заметила, что обстановка несколько изменилась. Степан Игнатьевич упражнялся в метании искрометных шуток в сторону соседствующей с нами семьи, состоящей из величественной царской бабушки, ни на секунду не замолкающей матери-попугая и обезьяноподобного сына, который по иронии случая прямо сейчас с полуоткрытым ртом жевал банан. По вагону перекатывался неукротимый женский хохот.

Говорят, что больше всего маску клоуна любят надевать глубоко несчастные люди. Степан Игнатьевич, очевидно, не был исключением, и потому с большим удовольствием до колик в животе смешил всех, кто имел счастье с ним заговорить. Я поняла, а точнее сказать, почувствовала, что у дяди Степы на душе лежит слишком тяжелым груз, и потому он изо всех сил пытается отрастить за спиной крылья радости, которые помогут ему совсем уж не провалиться в пропасть. Но задавать вопросы сейчас было не к месту. Все веселились.

– А вот вам еще одна история! Однажды я возвращался домой поздно вечером. Темень непроглядная, хоть убейся. Вдруг слышу со всех сторон зашевелилось, зашумело. Меня окружила целая стая собак! Овчарки! Я думаю: «Опачки-и-и… Ну давай, скорлупа мохнорылая, нападай!». Они на меня как кинулись, я в стойку встал, и на-а-а! – Степан Игнатьевич выразительно прокричал и ударил кулаком в воздух. – Одной прямо между глаз влепил. Уснула милая! Я голыми руками всю стаю уложил, даже рубашка помяться не успела.

Грациозная старушка смеялась заливистей всех. Так мы ели вареные яйца вприкуску с огурцами, слушали фантастические истории дяди Степы и громко смеялись, пока щуплый проводник уже ближе к одиннадцати часам ночи не подошел к нам с пунцово-красным лицом и дающим петуха, но строгим голосом не попросил вести себя потише. После его ухода мой сосед уже шепотом рассказывал о том, как служил в космических войсках (за что мальчик-обезьяна, у которого было забавное имя Яша, назвал Степана Игнатьевича Дарт Вейдером), и, чуть ли не плача, широко размахивая руками, хоть как-то пытаясь компенсировать понижение градуса беседы, говорил, как спас бедных детей на пешеходном переходе от автобуса с отказавшими тормозами. По словам дяди Степы, он остановил летящую на всех парах машину одной рукой.

– Прям, как в индийских фильмах… – задумчиво произнесла худощавая мама-попугай. – Вы наш герой, Степан Игнатьевич!

В час ночи вагон мирно сопел и перекатисто похрапывал. Мария Васильевна собрала свои длинные серебристые волосы в тугую косу и, ткнув возбужденно ворочающегося внука Яшу в бок, что-то шикнула и легла на нижнюю полку. Мама Снежана (мне резало слух ужасно неподходящее этой худой, немного дерганной женщине имя) убирала со стола и тоже готовилась ко сну. Только мы с моим соседом продолжали тихонько перешептываться. В темном вагоне горела одна-единственная лампочка, уютно расположившаяся прямо над головой дяди Степы. Свет поэтически вплетался в редкие седины дедушки и придавал его облику святости. Я молча слушала рассуждения Степана Игнатьевича, глазами улавливая стремительно затухающий огонек веселья в его взгляде. Вскоре сосед замолчал и долго на меня посмотрел.

– Я заметил, что ты внимательно слушаешь. И слышишь намного больше, чем я говорю.

– Расскажите мне про Фемиду.