Жизнь на палубе и на берегу

Друзья, нашу песню споем;
веселье – кумир нашей жизни.
Ура! Выше рюмки! Мы пьем
здоровье любимой Отчизны!
Разгульное море давно
мы матерью нежной считаем,
Нас холит, лелеет оно,
мы счастливы в море бываем.
Мы бури встречаем шутя,
сердца наши страха не знают, —
Беспечный моряк, как дитя,
под шум непогод засыпает.

Мы весело, дружно живем,

Скажите: знакомо ль нам горе?
Ура! Выше рюмки! Мы пьем
во славу родного нам моря!
На душных для нас берегах
кипят щепетильные страсти.
Ложь, зависть таятся в сердцах.
Все жаждут богатства и власти.
Меж нами, друзья, никогда
ни лести, ни лжи не бывает,
А совесть и правда всегда
душой моряка управляют.

Мы весело дружно живем.

Нам славы, богатства не надо.
Ура! Выше рюмки! Мы пьем
за здравие нашей бригады!
Друзья, вот пример перед вами,
для всех нас святой образец,
Прямой, уважаемый нами,
любимый и нежный отец.
Пусть мы тоже будем достойны
любимыми быть, как и он,
И долгий путь жизни спокойно,
с душой столь же чистой, пройдем.

Ему в честь мы песню поем!

Звучнее греми, моя лира!
Ура! Выше рюмки! Мы пьем
за здравье отца-командира!
Пройдут чередою года, с
удьба разлучит нас, быть может.
Но дружбы ничто, никогда
из сердца изгладить не может.
И если случится, что мы
опять встретим старого друга
Близ милой, любимой жены,
отцом средь семейного круга
Ему крепко руку пожмем,
про молодость вспомним былую.
И, рюмки наполнив вином,
споем нашу песню морскую!

Из воспоминаний художника-мариниста А. П. Боголюбова об употреблении спиртного на флоте в 40-х годах XIX века: «Говорят, ныне пьют меньше во флоте.

Это правда, что очень похвально. Но в наше время мы пили горькую и, к сожалению, было между нами какое-то молодечество в пьянстве. Не легенда, а истина, что лейтенант Владимир Ильич Мицкевич выпил гитару водки. Это что за мера, вы скажете? А вот какая. Сидели раз в новом флигеле у Савицкого, тут же жил певец-гитарист Гогликов. Он был в этот день в карауле, но инструмент его ходил из рук в руки. Пили споро, и дошли до пари о том, кто сколько может выпить в течение суток. Говорили о полуштофе, штофе, о двух – все было мало. Взоры обратились на лежащую на столе гитару. Ее приняли за меру, и решено было, что Мицкевич ее выпьет в течение суток. Долго не думали, послали за водкой – и точно, к утру гитара была уже суха, а Мицкевич только завалился спать на целые сутки. Это был прекрасный человек, грубоватый, правда, но хороший служака, добрый. Родине после он служил в Американской компании долго, командовал в Тихом океане клипером, который сгорел. Умер он в Москве, служа в Городской управе в чине контролера. Конечно, о питье впоследствии и помину не было, но оно его сгубило.

Рассадником пьянства был 16-й экипаж Шихманова, где я служил прежде. Командир наш отыгрывал гуманного! А потому самых горьких пьяниц, как лейтенанты Карпов, Разводов, Есаулов и мичман Шульгин (разжалованный в матросы за пьянство и буйство и после дослужившийся опять до первого чина), он брал к себе, говоря начальству: „У меня все будет хорошо“ – и тем губил этих господ, которые постоянно лежали в белой горячке, вследствие чего Иван Николаевич Карпов сгорел. Разводов покончил после ударом, а Шульгин повесился. Пили везде ровно и этого не замечали.