Читаем Жизнь на старой римской дороге полностью

Отчаяние, владевшее до сих пор скульптором, сменилось гневом, и он готовился обрушить его, словно обнаженный меч, на головы своих врагов.

Спустя два дня служитель епархиальной канцелярии в сопровождении главного письмоводителя торжественно поставил к ногам его преосвященства тяжелый ларец — дар художника главе епархии.

— Откройте ларец, — приказал епископ, покашливая и с довольным видом поглаживая свою бороду.

Справа и слева от него восседала местная знать.

Главный секретарь развязал ленты, которыми был тщательно перевязан ларец, и поднял крышку.

Когда подарок был извлечен, присутствующие застыли в ужасе. Никто не осмеливался взглянуть в перекошенное от гнева лицо епископа, борода которого лихорадочно подергивалась.

В ларце оказалась миниатюрная скульптура — две фигурки, стоящие друг против друга. Одна из них изображала самого епископа, а другая Овнатана. Скульптор показывал его преосвященству кукиш, да так, что его большой палец касался самого носа последнего.

— Анафема! — вдруг заорал начальник епархии.

Его знатные гости повскакивали со своих мест.

После долгого молчания один из них сделал несколько шагов вперед, поклонился епископу и сказал:

— Не волнуйтесь, ваше преосвященство. Это может повредить вашему пищеварению.

Епископ в страхе потер живот правой рукой, на указательном пальце которой сверкал золотой перстень с огромным изумрудом, и распорядился:

— Унесите этот хлам и разбейте вдребезги.

Главный письмоводитель позвал слуг, и скульптура была тут же вынесена из зала.

Гости поклонились хозяину и поспешно удалились, а его преосвященство направилось к себе в спальню, где его поджидала одна из любовниц.

Однако главный письмоводитель не позволил разбить скульптуру. Он отправил ее к себе домой, а слугам, дабы те молчали, дал пшеницы, муки, сахару, меду и вина.

Уже дома, присмотревшись к фигуркам, он разразился гомерическим хохотом. Он вспомнил епископа, восседавшего в широком, обитом бархатом кресле, и надменное выражение его лица, застывшего в ожидании подарка, который покорно прислал ему самый гордый из всех рабов Христа.

— Искрошили, превратили в пыль и вымели вместе с прочим мусором, — доложил главный письмоводитель на следующий день его преосвященству, осведомившемуся о скульптуре.

Для художника настали тяжелые дни. Редко кто из знакомых здоровался с ним на улице, редко кто отвечал на приветствие. Епископ предал его проклятию как «безбожника» и «развратника».

Даже муж Маргариты и тот осудил Овнатана за непочтение к служителям церкви. Одна только Маргарита по-прежнему боготворила брата и верила в него. Она стирала и гладила белье его, латала рабочие халаты, штопала носки.

— Не отчаивайся, Овнатан. Если будет нужно, я продам свои косы, но прокормлю тебя, — говорила она, смотря на него преданными глазами.

Но Овнатан не поднимался больше наверх обедать. Ему не хотелось вступать в пререкания с зятем. Спрятав под передником завернутые в лаваш остатки обеда, Маргарита спускалась в мастерскую и кормила брата.

— Муж прислал, — каждый раз лгала она, чтобы Овнатан ел.

Овнатан не верил сестре, но когда она уходила, все же съедал обед.

Как-то епископ призвал к себе мужа Маргариты.

— Веруешь ли ты в бога? — спросил он его.

— Верую, — ответил раб божий.

— Веруешь ли ты в Христа?

— Верую…

— Предан ли ты церкви Христовой?

— Всей душой…

— Ведаешь ли ты, что я представитель этой церкви?

— Ведаю…

— В твоем доме живет нечестивый пес, прелюбодей и безбожник… Повелеваю тебе лишить его хлеба! — поднявшись, приказал епископ. — А теперь ступай!..

— Слушаюсь, ваше преосвященство! — покорно склонив голову, ответил муж Маргариты.

Пошатываясь, как пьяный, вышел он из епископского дворца и нетвердым шагом побрел домой.

А дома сразу же спустился в мастерскую Овнатана. Болью отдавались в его сердце удары молотка скульптора. Взяв его за руку, он с трогательной теплотой посмотрел на того, кого назвал своим братом. Жили они в одном доме, но уже давно не видели друг друга.

Увидев, что глаза зятя светятся прежней добротой и лаской, Овнатан вскочил и протянул ему руки. Они горячо и крепко обнялись.

Потом муж Маргариты подробно рассказал скульптору о своем разговоре с епископом.

— Уступи мне только это помещение, брат, — попросил Овнатан.

Муж Маргариты смущенно опустил голову.

— Пусть только никто не знает о том, что я тебя кормлю, — сказал он.

— Обещаю. Скоро, очень скоро, придет ко мне смерть, и тогда ты освободишься от меня навсегда, — спокойно ответил скульптор и поднял на зятя свои воспаленные, горящие лихорадочным блеском глаза.

Муж Маргариты снова обнял его.

— Прости меня, — прошептал он.

Лицо Овнатана озарилось спокойной, всепрощающей улыбкой.

Вечером Овнатан перенес свою кровать в мастерскую.

Ночью, сидя в одиночестве перед грудой сырой глины, он заговорил с ней, как с живым существом:

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже