Кроме небольшого музыкального дарования, состоявшего, собственно, лишь в недурном слухе и любви к музыке, никаких других наклонностей к музам я не обнаруживал.
Решающим, конечно, было то обстоятельство, что с десяти лет у меня была отдельная комната — моя комната, в которой я всегда мог уединиться. Мне и теперь иной раз кажется, что этой комнате я обязан всем, чего достиг. Здесь я мог размышлять и, вероятно, немало предавался этому занятию непроизвольно — когда часами простаивал у окна и вроде бы ничего не делал.
Хотя в школе много было всяческой физкультуры, но в спорте лавров я не снискал, кроме разве что некоторых успехов в коньках и фехтовании. Само собой разумеется, что я принимал живейшее участие в играх в индейцев — к этому располагали дровяные склады, посреди которых мы жили, амбары, сараи, штабеля дров, которые так легко можно было превратить в какие-нибудь крепости. Коньки же на какое-то время сделались страстью.
У каждой митавской школы был свой каток на Дриксе, у нас он был довольно большой, окруженный елками; заправляли им сами ученики. Селекта, Прима и Секунда избирали каждая по одному директору и по несколько «кондукторов». На эстраде полковой оркестр играл вальсы, под звуки которого так легко скользилось по льду. На каток ходили каждый день — с четырех до шести укрепляли здоровье на свежем воздухе.
Распорядок дня в годы учебы в гимназии у меня был такой: без четверти девять нужно было быть в школе. Всего было пять уроков по пятьдесят минут, три перемены по десять минут и одна большая, получасовая — в полдень. Вскоре после двух часов раздавался последний, самый желанный звонок, и можно было отправляться домой — к обеду.
Дома в пять часов был чай, в восемь — ужин. В половине одиннадцатого родители уходили к себе; от нас, детей, ожидалось, что мы отправимся спать еще раньше. Но этого никто никогда не контролировал.
Вечера проходили при свете керосиновых ламп, с которыми нужно было бережно обращаться, чтобы они не коптили. Электрическое освещение появилось позже, даже в школах только в первые годы двадцатого века, а газа у нас не было. Но в керосиновых лампах было что-то бесконечно уютное, они давали мягкий, теплый свет, оставлявший глубокие тени.
О многих вещах, без которых теперь нельзя представить себе жизнь, тогда ничего не знали. Не было парового отопления, топили дровами, что также прибавляло уюта; не было ватерклозетов, вместо этого нужно было усаживаться на примитивное очко, пользуясь нарезанными, не слишком гигиеничными газетами вместо теперешней туалетной бумаги. О телефоне или авто нечего и говорить. Впервые я проехался на машине — из Мюнхена в Золльн — в двадцать один год, в 1907 году, а первый телефонный аппарат появился у нас в 1908 году. Зато было множество домов с привидениями. И куда меньше неврозов, инфарктов. И куда больше всяких очаровательных неудобств.
Я и до сих пор убежден, что в письме куда больше прелести, чем в самом милом разговоре по телефону.
Железные дороги, по которым мы тогда ездили, были намного привлекательнее теперешних. И слава Богу, что архангел Рафаил в ту пору еще не позволял пилотам вроде Фармана, Райта и Блерио выделывать в воздухе свои выкрутасы.
Трое каникул — две недели на Рождество, две недели на Пасху и долгих два с половиной месяца летом — июнь, июль, август. Три дня Масленицы в феврале, разгульное эпикурейство перед Великим постом и бесчисленные русские церковные и государственные праздники: день интронизации государя императора, день рождения императора, день рождения императрицы, день рождения наследника престола и так далее и так далее, сплошные искушения. Что и говорить, нас не перенапрягали. И на дом нам почти ничего не задавали, весь материал мы усваивали в школе. В какой-то степени наши школы были
примитивным прообразом демократии. Отпрыски стариннейших дворянских семей учились в одном классе с полуцыганами, и какой-нибудь князь Ливен или граф Ламсдорф не имел по сравнению с ними никаких привилегий. Нельзя даже сказать, что немцы держались вместе: мы ведь все равно были в меньшинстве — соответственно составу населения. Латыши составляли, я полагаю, по меньшей мере, четыре пятых учащихся, русских было не так много, евреев тоже; Курляндия ведь была припограничной губернией России, где для евреев существовали известные ограничения. Они не касались, правда, местных евреев, однако большинство из них были столь бедны, что не могли посылать детей в старшие классы.