Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

Из людей театра у нас дневали и ночевали Мейерхольд и Евреинов. Два врага. То есть: Мейерхольд вышучивал Евреинова, а Евреинов ненавидел Мейерхольда.

По-моему, Евреинов уже в то время руководил небольшим, но довольно колючим петербургским театром «Кривое зеркало», одним из самых современных и блестящих в Европе. Он не без успеха сменил Мейерхольда в роли помощника Веры Комиссаржевской и уже по этой причине был уверен в своем превосходстве над ним.

Николай Николаевич Евреинов, которому стукнуло в ту пору что-нибудь около тридцати лет, режиссером был, несомненно, от Бога, но режиссером, на мой взгляд, интимного воздействия. Он выглядел как сама воплощенная спесь: маленький, крепенький, ядовитый, сердитый, и с голосом соответствующим — его карканье как будто до сих пор стоит у меня в ушах. Иной раз я им восхищался, но все же, как сторонник партии Мейерхольда, я не могу быть к нему справедливым.

К нашим театральным сотрудникам принадлежал также и симпатичный Андрей Яковлевич Левинсон, вне всяких сомнений, лучший знаток европейского балета. Мы с ним вскоре обрели друг друга в энтузиастическом поклонении танцовщице Тамаре Карсавиной, которую мы превозносили в ущерб ее сопернице, знаменитой Анне Павловой, предмете наших несправедливых и глупых насмешек. Я, по правде сказать, и до сего дня полагаю, что несколько деревянная Павлова довольно случайно стала баловнем всемирной славы и что гораздо более красивая и грациозная Карсавина ничуть не уступала ей в мастерстве, а во многих «стандартных» элементах и превосходила.

К ближайшему кругу сотрудников журнала следует отнести и графа Алексея Николаевича Толстого, хотя он и не был членом нашей молодежной редакции. Это был человек импозантный, уже в то время склонный к некоторой полноте, с красиво очерченной головой и ровным пробором в темных волосах, с высоким, несколько скошенным назад лбом, крепким орлиным носом, властными складками рта и круглым, маленьким — слишком маленьким — подбородком; с большими, ухватистыми руками, с речью, не лишенной присюсюкивающей приятцы. Всегда прекрасно одет, всегда забавен и весел; специальностью его были на ходу, ad hoc [6], сочиненные байки, которые он преподносил с явным удовольствием и большим артистизмом. Однажды он чуть не разрыдался — оттого, что так ужасно был намедни ограблен: да, кухарка, была ему почти мать, полиция, подлая, не верит ему, обложила шпиками, а кухарка — любовница его дяди, и вот вам, каково положеньице, прещекотливое; несколько запутался он только при перечислении украденных предметов, которые в его изложении становились все дороже, и наконец, узрев в наших лицах выражение ужаса и сострадания, он разразился раскатистым хохотом.

Злые языки утверждали, что он вовсе не был графом Толстым, а происходил от одного из средневолжских ответвлений дворянского рода Тургеневых, а некий граф Толстой, адвокат из Киева с сомнительной репутацией, только усыновил его. Весь Петербург тогда был убежден в этом. Но это никак не отменяло того факта, что Толстой был неотразимо эффектен.

Мне были знакомы лишь некоторые его вполне недурные стихи, но когда мы напечатали у себя его прекрасным русским языком написанный роман «Хромой барин», я понял, какой значительный тут вырастает прозаик. Однако же он не вполне оправдал надежды, которые на него возлагали, его полная притворства жизнь завела его в закоулки весьма глухие. Большую романную композицию на тему перелома эпох он испортил тем, что на место одного из главных героев подставил непростительную карикатуру на Александра Блока. Ибо он ненавидел Блока, который тоже его терпеть не мог. Толстой стал автором чудесных рассказов, хотя его главный дар, на мой взгляд, лежал в области театра. Но он вечно переделывал свои вещи, придавая каждый раз им все большую идейную левизну, к которой был, вероятно, вовсе не расположен. Точно так же, из оппортунизма, крутил он штурвал своей жизни: сначала, в 1919 году, эмигрировал как злейший враг революции, затем, в 1922-м, поддался медоточивым речам и угощениям с икорочкой советского посла в Берлине и вернулся в советскую Россию, где он, «красный граф», стал близким другом Иосифа Сталина и повел жизнь вельможи, утопающего в роскоши и почете. Умер он вовремя, в 1945 году, удостоенный всех мыслимых красных орденов и почестей.

А тогда, в 1909 году, Толстой был в этом отношении вполне невинен. У него была молодая элегантная жена, которую Бакст запечатлел в прекрасном портрете, Софья Исааковна, лучших еврейских кровей, спокойный и славный человек, во всем противоположный своему мужу, так что этот брак не мог держаться долго.

Рыжий кругленький Бакст что ни день торчал в нашей редакции. Иногда заглядывали Добужинский и Сомов, позднее к нам примкнул и гениальный Судейкин, но о нем будет речь впереди. Бакст всегда был превосходно настроен, сыпал остротами и анекдотами, кроме того, он был гурман, пировать с которым доставляло огромное удовольствие.