Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

Вот тут-то мы и столкнулись с настоящими проблемами. Как ходят, как стоят, как говорят на сцене? Ни у кого из нас не было ни малейшего опыта в этом деле. Господин режиссер должен был начинать с арифметики. Ибо первый наш выход на сцену был один сплошной анекдот. Мы не знали куда девать руки и ноги. Спотыкались на ровном месте. И уже были близки к тому, чтобы все бросить.

Не могу знать, к сожалению, есть ли на высших курсах ангелов-хранителей семинары по театральному делу, но на следующий день мою неуверенность как рукой сняло. Внезапно я стал понимать, что и как нужно делать, кому и когда выходить, как и куда двигаться. А сам я то сидел с текстом в пятом ряду, то выскакивал на сцену, то поднимался на галерку, чтобы узнать, как там слышно; за сценой я вывесил шпаргалку со всевозможными подсказками; на сцене я следил за мимикой и речью актеров. И все так, как будто я занимался этим уже много лет. Ни одна фальшь от меня не ускользала, я тут же останавливал актеров и показывал, как нужно делать и говорить.

Для меня все это было как чудо, но актеры мои воспринимали все как нечто само собой разумеющееся, будто и не сомневались никогда, что я прирожденный режиссер и диктатор. Был доволен и ответственный господин из Ферейна, посетивший нашу третью репетицию: получается, по его мнению, великолепно, комплимент за мое владение техникой театрального дела, где я только ей научился?

С неподражаемой ноншалантностью я ответствовал, что научился ей у великого актера, господина Пауля Вике пять лет назад в Дрездене.

И ученики мои тоже поверили этому. Они вообще верили всему в энтузиастическом своем раже. А только так и можно делать театр.

Второй своей пьесой мы выбрали «Прощальный ужин» Артура Шницлера из его серии пьес об Анатоле, в образе которого в полной мере раскрылся талант нашего героя- любовника Кана. Актрисульку, однако, играла не простушка наша, а героиня.

день туда прибыл, вежливый швейцар в униформе провел меня в большую, переполненную приемную, в которой уже сидело и стояло человек пятьдесят. Еще более вежливый и красиво одетый служащий спросил меня о цели моего визита. Я вручил ему свою — немецкую — визитную карточку, которую он принял с некоторым удивлением. Вероятно, только этому, непривычному в бюрократических инстанциях жесту я обязан тем, что был принят уже часа через два, незадолго до окончания приемного времени, в то время как в приемной оставалось еще человек тридцать из тех, кто пришел раньше меня.

Камергер Его Величества государя российского выглядел отнюдь не величественно. Он носил не униформу, а сюртук ладного покроя. Он был почти моего роста, но тяготел к полноте. Одно плечо, левое, чуть свисало. Цвет лица почти багровый, редкие, с рыжиной, волосы зачесаны на пробор, серые глаза задумчивы и спокойны. Он сидел за небольшим столом, на котором были разложены бесчисленные реляции. Держа мою визитную карточку в руках, он неторопливо поднялся, чтобы меня поприветствовать, и заговорил со мной по-немецки.

Выслушав мою просьбу и погладив бородку, он стал молча разглядывать меня. Потом попросил рассказать мою биографию. Его немецкий был превосходен, хотя говорил он с раскатистым «р», как нередко говорят иностранцы благородного происхождения. Я нажимал на то, что перевел много русских стихотворений, особенно цепляясь за фалды моего покровителя Пушкина. Его превосходительство внимательно слушали, время от времени поглаживая бородку и размышляя. Потом он взглянул на часы. Я растерялся, потому что подумал, что ему надоел, и не знал, должен ли я встать и откланяться. Как вдруг он улыбнулся. Доброй улыбкой.

Сейчас у меня нет времени, там еще вон сколько народу. — Он указал рукой на лежащие перед ним бумаги. — Не могли бы вы зайти ко мне завтра или послезавтра, не в приемные часы? Был бы рад с вами еще побеседовать.

Он встал, я вслед за ним тоже.

А впрочем, — продолжал он, — можете передать господам в Митаве, что я вам, разумеется, дозволяю преподавать на означенных курсах. Пусть подадут соответствующее прошение, и можете приступать к работе.

Короткое рукопожатие, нет, короткое, холодное прикосновение к моей руке. Я поклонился и вышел. Он удовлетворил мою просьбу, чего же еще ему нужно? Ибо если такой важный господин желает еще раз видеть такого червяка, то ему что-то нужно.

Я успел на поезд в Митаву. Вечером того же дня поспешил к Йензену — доложить ему обо всем, а заодно и расспросить. Прущенко был богатей, он владел огромными поместьями на Украине, многими тысячами десятин. Он считался человеком надменным, тщеславным и, по слухам, хорошо образованным. Таким он и был. Сестра его была замужем за командиром расквартированного в Митаве драгунского полка Марченко, также несметно богатым. Она отличалась необыкновенной элегантностью, хотя была и немолода и весьма безобразна. Видел ли я когда жену самого Прущенко? На редкость красивая молодая женщина.