Жизнь начинается снова. Рекламное бюро господина Кочека (сборник)

Проснулся он на своем тюфяке. Было светло, сквозь грязное стекло единственного окна просачивался мутный свет туманного утра. Мушегу было тепло, на нем лежало одеяло; руки и лицо были вымыты, у изголовья стоял кувшин с водой. Мушег удивился. Ему показалось, что он опять бредит, — но нет, это не сон. Он взял кувшин и жадно припал к нему горячими губами. «Уж не вернулся ли Мурад?» — подумал он и посмотрел на тюфяк, лежащий рядом, — там было пусто.

Мушег опять задремал. Вскоре его разбудили чьи-то шаги. В лачугу, нагнувшись, вошла незнакомая женщина. Она несла дымящуюся кастрюлю.

— Проснулся? — ласково спросила незнакомка. — Ну, слава богу, — значит, скоро совсем поправишься. А теперь поешь немного горячего супа.

— Не хочется, — отказался Мушег.

— Мало ли что не хочется! А ты ешь. Давно во рту ничего не было?

— Не знаю. Кажется, давно, я счет времени потерял.

— Вот видишь! Выходит, память отшибло? Ничего, поешь хорошенько, все пройдет.

Мушег заставил себя глотнуть несколько ложек супа.

— Кто вы такая и откуда узнали обо мне? — спросил Мушег.

— Вчера с фабрики пришли тебя навестить и застали лежащим в луже. Сама я тоже фабричная, живу здесь недалеко, вот меня и попросили позаботиться о тебе, денег дали.

— А что на фабрике, забастовка кончилась?

— Не совсем. Кое-кто начал работать, но большинство еще не выходит на работу.

— Где Триондофилас, мой товарищ Мурад? Что с ними?

— Они еще там. — Женщина показала испуганным взглядом в сторону. — Хватит тебе вопросы задавать, лежи спокойно. Скоро доктор придет.

Мушег начал медленно поправляться. Его часто навещали рабочие, они приносили еду, лекарства; от них же он узнал, что забастовка кончилась безрезультатно, многих арестовали, а о судьбе членов забастовочного комитета ничего не известно, хотя ходят слухи, что власти собираются их судить. По-прежнему к Мушегу забегала незнакомая женщина и приносила горячую пищу.

Однажды Мушег встал с постели и оделся. Он был очень слаб, колони его дрожали, слегка кружилась голова, но все-таки он пошел на фабрику, чтобы узнать о Мураде, о своей судьбе. Табельщик объявил ему, что и он, и его товарищ с фабрики уволены. Мушег, расстроенный, вышел. Он сел на край мостовой, мысли его путались: куда теперь он денется, больной, без гроша в кармане? Что будет с Мурадом, если его действительно осудят?

Долго сидел Мушег и искал ответа на эти вопросы и вдруг вспомнил про Каро. Он встал и, шатаясь, медленно направился в гостиницу, где тот работал. В вестибюле Мушег увидел себя в большом зеркале и испугался своего жалкого вида: он был похож на скелет, обтянутый кожей, только глаза были его, все остальное казалось чужим.

Каро, выслушав его рассказ, пробурчал:

— И зачем вы лезете туда, куда не нужно? — и протянул Мушегу немного денег. — Это все, что у меня есть. Вчера все деньги просадил в карты, — откровенно признался он.

От слов Каро Мушега передернуло. Он хотел было отказаться и от этих денег: перед ним стоял совершенно чужой человек, — но потом, вспомнив о Мураде, который сидел голодным в тюрьме, он, не глядя в глаза Каро, молча взял деньги и ушел.

Купив буханку хлеба и маслин, Мушег потащился в тюрьму к Мураду. В ответ Мурад прислал ему коротенькую записку:

«Спасибо за заботу. Рад, что ты выздоровел. Я чувствую себя хорошо и бодро. Скоро увидимся.

Мурад».

Действительно, через несколько дней Мурада выпустили из тюрьмы, но дали три дня сроку, чтобы покинуть пределы Греции.

— Куда же я поеду? — спросил Мурад у Мушега.

— Во-первых, не поеду, а поедем! Не думаешь ли ты, что я останусь здесь без тебя? Во-вторых, мир широк, и для нас тоже найдется местечко.

— А деньги? Надо полагать, что бесплатно нас никуда не повезут.

— Поехал же Качаз в Марсель без денег. Что, по-твоему, мы хуже него?

— Хуже не хуже, а ехать надо. Давай думать куда! — предложил Мурад.

— Поедем в Ливан: там, говорят, есть большая армянская колония, — среди своих все-таки лучше.

— В Ливан так в Ливан, — равнодушно согласился Мурад.

Перед отъездом они пошли на фабрику попрощаться с друзьями. Триондофилас, Сократис и еще десятка полтора людей все еще сидели в тюрьме, но кое-кто из активистов уцелел. Слесарь Мовроматис обрадовался их приходу и сочувственно пожал им руки.

— Вот такие дела! — вздохнул он. — Но ничего, начало сделано, рано или поздно все равно наша возьмет!

— Мы пришли попрощаться с вами, — сказал Мушег.

— Знаю, слыхал. Уезжаете, значит?

— Не уезжаем, а выгоняют.

— Да, правда! А как у вас насчет денег?

— Какие деньги у безработных…

— Понимаю. Когда же уезжаете?

— Утром поедем в порт Пирей, а там думаем зайцами пробраться в Ливан.

— Ладно, вечером я приду к вам попрощаться, ждите меня.

Вечером, придя к ним, Мовроматис протянул Мураду немного денег.

— Берите, ребята, на дорогу от нас, от греческих рабочих. Желаю вам удачи, — сказал он и крепко пожал им руки.

Мушег растерянно смотрел на деньги в руках Мурада и, когда ушел Мовроматис, спросил:

— Что ты на это скажешь, Мурад? Ведь у них у самих нет денег.

— Рабочая солидарность, — коротко ответил Мурад.