Жизнь наградила меня

Оставшиеся дни каникул мы много времени проводили вместе. Я в те годы не была знакома с зарубежными актерами и только гораздо позже обратила внимание на его поразительное сходство с Полем Бельмондо. Но тогда не Илюшина внешность произвела на меня впечатление. Меня сразила его эрудиция. Из его уст вылетали, как рассыпавшиеся жемчужины, имена американских писателей, французских поэтов, немецких экспрессионистов и философов. Он напевал арии из итальянских опер, ругал и хвалил неизвестных мне дирижеров. Когда мы вернулись в город, Илья пригласил меня в гости и дал почитать сборник Хемингуэя «Пятая колонна и первые тридцать восемь рассказов».

Впоследствии оказалось, что наши родители были давно знакомы. Илюшина мама Ксения Владимировна (домашнее имя – Киса Куракина), все еще красивая в ее годы дама, была актрисой. Папу я не помню, но мои родители и их друзья были с ним знакомы и называли его почему-то «пивной король».

В то лето, а это был 1952 год, Илюша окончил школу и поступал в 1-й медицинский институт, а мне предстоял еще один школьный год.

В институтские годы мы виделись не очень часто, но неизменно бывали друг у друга на днях рождения и прочих вечеринках. Зато потом нас сблизила пламенная страсть к рулетке. Наш общий приятель Роман Каплан, о котором я расскажу ниже, раскопал в подвале своего дома на Каменноостровском проспекте миниатюрную красного дерева рулетку. Сбоку на раме было нацарапано: «Андрей Белый должен три рубля». Роман клялся, что узнает почерк Горького. Мы играли ночи напролет «на копейки», но чаще «на так», ибо денег не было. Илья Авербах был одним из самых одержимых игроков. А кроме него – сценарист Саша Шлепянов, Роман Каплан и мы с Витей.

Потом рулетка была забыта, и Авербах увлекся бриджем. Он и его вторая жена Наташа Рязанцева даже участвовали в командных турнирах, неофициальных, поскольку в Советском Союзе бридж считался не спортом, а пока еще не изжитым «пережитком капитализма в сознании людей». Поэтому турниры проводились не в России, а в более свободомыслящих Эстонии, Латвии и Литве.

Илья был первым из наших друзей, который решил, что приобретенная в юности специальность вовсе не должна определять всю остальную жизнь человека. Он всегда мечтал о работе в кино, и когда ему представилась возможность поступить на Высшие сценарные курсы, только что открывшиеся в Москве, он схватился за эту возможность. Впоследствии по его примеру уехали в Москву учиться на литераторов Игорь Ефимов и Анатолий Найман. Я побоялась и так и проработала всю свою советскую жизнь в геологии. А ведь всё могло сложиться иначе.

Илья не раз бывал упомянут в русской поэзии. Факт его отъезда в Москву в связи с поступлением на сценарные курсы отмечен Иосифом Бродским в Оде, посвященной нашему коту Пасику.

Смеясь, урча и торжествуя,
Пойдем с тобой на Моховую
И там у Эйбочки без страха
Узнаем адрес Авербаха…

(Эйбочка – Эйба Норкуте – первая жена Ильи Авербаха и мама его дочери Маши.)

А Евгений Рейн писал:

О, Илья в шерстяной рубахе,
Ты со спиннингом на рыбалке!
О, ликующий на стадионах
Негр из Штатов Соединенных!

Так мы развлекались и дурачились в молодые годы.

Не знаю, каким врачом стал бы Илья Авербах, останься он в медицине. Режиссером он стал превосходным. Каждый его фильм становился значительным культурным событием.

Мои любимые – «Степень риска», о великом хирурге Николае Амосове, и «Чужие письма», которые ставили смелые для того времени моральные проблемы.

Когда я впервые приехала из Бостона в Питер, Илюшу я уже не застала. Он умер в 1986 году. Но с тех пор, оказываясь в Петербурге, я непременно навещаю своего друга юности Илью Авербаха на кладбище в Комарово, где с каждым годом моих друзей становится всё больше и больше.

Евгений Рейн

Летом, перед вступительными экзаменами в институт, мы с папой отдыхали неделю в Зеленогорске. На пляже, недалеко от нас, расположилась дама средних лет с сыном. Сын – брюнет, губошлеп с крупными чертами лица, на котором застыло выражение покорности и скуки, вяло листает учебник химии. Когда дама уходит купаться, молодой человек торопливо вытаскивает из-под полотенца другую книгу и тонет в ней носом. Дама возвращается, и до нас доносится ее гневный голос: «Женя, сколько раз можно говорить одно и тоже! Никаких книжек, кроме учебников! Сдашь, поступишь и читай на доброе здоровье!»

«Оцени демократические свободы в нашей семье, – смеется мой папа. – Или, может быть, я плохой отец?»

Вскоре они встают, дама обматывается полотенцем и делает прихотливые па, означающие смену мокрого купальника на сухое белье под полотенцем вокруг тела. Затем со словами «Ну, пошли же, Женя, наконец» они удаляются с пляжа. Я гляжу им вслед и чувствую смутное сожаление, что не удалось с этим Женей познакомиться.