Жизнь навыворот

Глеб силен, богат, влиятелен. С его даром проживет еще век, а, может, и больше.

– А Зое зачем? – сдаваться она не собиралась.

– Тебе ли не знать, как далеко могут зайти ученые в поисках истины. Или того, что за нее принимают.

Губы Гаяне дрогнули, обнажая клыки. Последнему такому искателю она лично вырвала горло. Потеряла троих сотрудников и едва не погибла сама.

Вспоминать о своем прыжке, спасшем половину города, и навсегда лишившем ее возможности стать матерью, было больно.

– Не ругайся, гранатовая моя, тебе не идет, – мягко пожурил ее мужчина. – Я пойду оставлю распоряжения насчет Зои.

– Мне нужна твоя санкция на проверку Глеба.

– Никаких проверок, Гаяне, ты не занимаешься этим делом.

– Но?!

– Ты пристрастна, – длинные пальцы сбили с лацкана невидимую пылинку, – это мешает. И не нужно со мной спорить, Гаяне.

Голоса он не повысил. Просто температура в комнате упала на несколько градусов, и потолок внезапно стал слишком низким. Гаяне вздрогнула, чувствуя, как встают на затылке волосы, а голова сама склоняется набок, открывая горло.

– Я тебя поняла, – процедила она, вгоняя ногти в ладони.

– Вот и умница. Езжай домой, Гая, отдохни.

Ласковая улыбка не грела.

Наоборот, захотелось заползти в нору и, как домашняя псина, спрятать нос под лапу

Вылетая из тесной, заставленной оборудованием комнаты видеонаблюдения, она чуть не сбила с ног тыняющегося по коридору охранника.

Сердце стучало где-то в горле, запахи обострились и тянуло опуститься на четвереньки. Стряхнуть с себя тесную одежду, почувствовать, как ветер, ласкаясь, чешет шерсть. Бежать, оставляя позади человеческие заботы.

Для волка они не имели никакой ценности.

Боль в ладони бросила в здесь и сейчас. Глядя, как затягивается прокол, Гаяне тряхнула головой и громко, не стесняясь выражений, выругалась.

Лес, взявший в кольцо небольшой коттеджный городок, смотрел на нее желтыми совиными глазами.

Бросив последний взгляд на аккуратный дом, навсегда поглотивший очередную перемолотую в мужских играх женщину, старший инспектор села в машину

Позвонила мужу и, улыбаясь в ответ на его сонное ворчание, достала из кармана Зоин телефон. Пароль – день рождения Глеба – подобрала со второй попытки.

Проверять начальника она не станет.

А вот насчет остальных указаний не было.

Глава 48

Квартира дышала сонной тишиной. Лишь изредка похрапывала водопроводными трубами, да сквозняками посвистывала.

Отчаянно зевая в кулак, Серафима шлепала на кухню. Ламинат холодил даже через ткань носков, а остуженный под натиском декабрьских морозов воздух щекотал голые плечи. Определенно, стоило накинуть рубашку, да и, вообще, не спать в майке. Утром же достанет пижаму. И обогреватель.

На следующем шаге пальцам стало мокро. Помянув всех предков Айна до седьмого колена, Серафима опустила взгляд. Лужа, в которой белел носок, почему-то оказалась темной.

Ударивший в нос резкий металлический запах заставил сглотнуть. Присесть на корточки и аккуратно попробовать жидкость кончиками пальцев.

Кровь. Много.

И цепочка смазанных следов тянется куда-то в темноту, из которой доносится тонкий щенячий визг.

Айн!

Едва не поскользнувшись, она бросилась в дверной проем и застыла, когда на нее обрушились сразу далекий свет фонаря, пробирающий до костей холод и открывшаяся перед глазами аллея.

Узнавание накрыло лавиной.

Серафима всхлипнула, прижимая ладони к губам.

В трех шагах от нее на изрезанном трещинами, нечищенном асфальте виднелся знакомых синий пуховик.

Она пыталась отступить, но в грудину словно вогнали крюк с невидимым тросом. И с каждым шагом в глаза сюрикенами впивались кусочки страшного пазла.

Черные, как у нее, волосы, сбившиеся на виске во влажный колтун.

Отпечатки подошв на синей ткани.

Неестественно вывернутая рука.

Кровь.

И запах.

Она кричала, но звуки умирали где-то в гортани. Слезы падали стеклянными бусинами, разбиваясь о заледеневшее тело под ногами.

Глаз, скрытый огромной гематомой.

Высокий умный лоб в грязно-кровавых разводах.

– Иди попрощайся с братом, – шепнула на похоронах какая-то сердобольная бабушкина подруга.

На негнущихся ногах Серафима подошла к гробу. Люди говорили, что в посмертном гриме Тема получился, как живой. Она не спорила. Тот, кто лежал там, в костюме и новой белой рубашке, под редким одеялом из чахлых февральских гвоздик, не был ее братом.

А целовать незнакомых она не умела.

Сейчас же на затылок словно легла чья-то тяжелая ладонь. И давила, сгибая, как попавшееся на пути урагана, дерево.

Серафима дернулась, готовая расстаться с кожей намертво примерзших к синей ткани ладоней.

Нет.

Не надо.

Я не хочу!

Ее рвануло назад резко, словно невидимый резиновый канат, удерживающий ее от падения в бездну, наконец-то начал сокращаться.

– Тихо. Тихо, фиахон, – знакомый голос прогнал выморозившую кровь тишину. – Это сон. Плохой сон.

Обруч, стянувший горло, лопнул, выпуская сдавленный всхлип. Серафима посмотрела на совершенно чистые ладони и, закрыв лицо, разрыдалась.