Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице

— Не знаю, как уж и начать, — заикаясь произнес Тырнов. Он робко взглянул на Серафиму и снова уткнулся взором в снег. — Большая ошибка вышла, Серафима… Ты уж не взыщи с нас, не по своей воле так делали. Вот тут письмо пришло из военкомата… Не был твой Михаил предателем… Курунов Ванька ему все подстроил. Контуженного он приволок Михаила к немцам… Вот тут и написано так: «Немцы решили использовать популярность разведчика в своих корыстных целях. Когда он немного оправился от контузии, они предложили Воланову за большие деньги сотрудничать, выступать у нейтральной полосы перед громкоговорителем, агитировать солдат переходить на сторону фашистов. Но когда он отказался это сделать, немецкий офицер застрелил его… А все передачи от имени Воланова вел некто Курунов, его сослуживец, сын помещика. Он много знал о жизни Воланова и в выступлениях для большей убедительности пользовался фактами, взятыми из рассказов Воланова.

А фотография для листовки была сделана при первой встрече с немецким офицером, который еще до начала переговоров любезно предложил пленному закурить.

Перейдя в наступление, советские солдаты разгромили этот немецкий агитационный пункт и захватили предателя Курунова, сознавшегося в своих предательских проделках…»

— Вот видите, как все получается, — оторвавшись от бумаги, вздохнул Тырнов и кинул взгляд на подошедших женщин.

Все молча смотрели на Серафиму, видимо, боясь сказать что-то некстати. Выражения лица Серафимы никто не видел. Она стояла в кузове, низко опустив голову. Не шелохнулась она и после того, как Тырнов громко выразил ей свое сочувствие.

К машине подбежала ватага разрумянившихся от мороза мальчишек.

— Предательша! Она! — удивленно глядя на кузов, выкрикнул один из мальчуганов. И тут же его шапка, сбитая чьей-то рукой, полетела в снег.

— А еще тут написано так: «Восстановить доброе имя советского патриота Михаила Воланова, оказать материальную помощь его семье…» — завершил чтение Тырнов. — Поняли, нет? Я уже завтра велел дров привезти и из кладовой кое-каких харчей подбросить. Никуда не уедешь, Серафима… Не могу отпустить… Вот тут печать есть и подпись военкома…

Но Серафима, казалось, ничего не слышала. Ее взгляд застыл на колее, проделанной колесами машины. Поднявшаяся поземка засыпала ее мелкой снежной пылью… И уже вдалеке все вокруг виделось гладким, ровным, чистым…

Конец первой книги