Жизнь не так коротка [сборник]

— Отлично, — он мгновенно обрел уверенность, которая с каждой секундой крепла. — Тогда переходим непосредственно к гнусным предложениям. Давайте сходим в кино? А по дороге выясним, как кого зовут.

Она прошлась по нему оценивающим взглядом с ног до головы. Уже готовый весь распахнуться навстречу ей, за эти несколько секунд ожидания он чуть не рехнулся.

— Знаете, так получилось: у меня в кармане лежат два билета в театр. Там отличный спектакль. Подруга заболела, не пришла… Что скажете? Это предложение кажется мне еще более бессовестным…

— Театр? — он словно чего-то испугался, но тут же продолжил весело: — Мой смокинг сегодня в прачечной, но если вас не пугают недоуменные взгляды чужих людей, я готов.

Церемонно протянул ей локоть.

— Чужие люди и их взгляды волнуют меня меньше всего на свете, — сказала она.

— Я почему-то так и думал.

— Кстати, чтобы нам не быть совсем чужими людьми: меня зовут Ирина.

— Максим.

Она твердо взяла его под руку.

Кружился легкий снег.

Воин. Рассказ

Зима встала не сразу. Прежде чем окончательно взять поводья, она несколько раз напускалась на город заполошными метелями, заносила дома и улицы жестким сухим снегом, вымораживала лужи — и казалось: всё, наступила. Город стоял хмуро на своих холмах, готовясь к многомесячной осаде, истощающей силы и терпение его жителей. Биться с превосходящими силами зимы многим из них уже и сейчас, наверное, не хотелось: ведь она все равно возьмет свое, удержать город не удастся…

Но снег сходил бодро, ни о чем не жалея, — так же, как и налетал. Сегодня мороз, а завтра оттепель, слякоть и вечерняя тоскливая мгла, когда фонари горят тускло, а жиденькому небесному свету не от чего отражаться на земле. Голые деревья, холодные городские башни, догнивающий на улицах снег… В такие вечера люди подбрасывают в очаг пару лишних поленьев, жарят мясо, зевают, глядя за окно, и говорят: скорей бы уж настоящий мороз, надоела эта слякоть.

За бабу он вступился! Один против троих, глядите-ка на него!.. Ну, и сам дурак. Что они, парни эти, сделали той бабе? Ну, постращали немного, ну, кошелек отобрали, шапку там, сумку с телефоном… И всё! Заработала бы она денег, купила себе новую сумку… А ты лежи вот тут теперь, подыхай, как собака…

Пушков вспомнил, как однажды в детстве он увидел у них во дворе собачонку, напоровшуюся животом на старую арматурину. Железяка эта много лет торчала бесполезно и безвредно из земли возле фонарного столба, на ней качались дети — встав на нее ногами, пружинили и прыгали вперед. Никому и в голову не приходило, что штука-то — опасная. И вот, ни с того ни с сего, небольшая псинка… как уж она сумела найти эту железяку? Тоненько, бессильно скулила собака под окнами длинной, с китайскую стену, пятиэтажки, безнадежно взывала к людям о помощи. Но никто не вышел. Наверно, по крику этому ясно было всем, что не жилица больше псина на белом свете, боялись люди заглянуть хоть на миг ей в глаза. Ведь собачьи глаза так горько умеют глянуть, что любое сердце обварит кипятком.

Приберегали люди свои сердца. Экономили жалость для чего-то другого.

Толстый маленький Пушков, глотая слезы, сказал матери:

— Мам, давай заберем ее. Намажем зеленкой, забинтуем…

— Еще чего! — резко отбила мать. — Грязищу в доме разводить! А убирать кто будет? Я вам что — домработница?

И перекинула отцу:

— Вышел бы, пристукнул хоть. И правда, жалко.

— И так сдохнет, — сказал отец, не отрываясь от футбола.

— Ну, ма-ам…

— Замолкни, сказала! — Мать сжала свои и без того тонкие губы, а это значило: лучше и впрямь помолчать, пока ремня не схлопотал. — Ишь, страдалец народный. Знаешь, сколько от собаки микробов?

Псина мучилась еще часа два, потом взвыла последний раз… Утром, собираясь в школу, Пушков выглянул в окно и не увидел ее возле фонарного столба.

Немного подумав, он отыскал под кроватью свой старый железный совок, с помощью которого когда-то возводил в песочнице огромные замки с башнями и галереями. Пихнул его в карман.

Вышел из подъезда и, опасливо поглядывая вверх, на окна своей квартиры, подошел к мусорным бакам. В ближайшем из них, прямо сверху, на куче картофельных очистков, лежал большой рогожный куль, откуда торчали собачьи лапы, словно перемазанные застывшей черной краской. Пушков, кряхтя, вытащил куль и, сгибаясь набок от тяжести, побежал.

Собаку он закопал в ближних посадках. На первый урок опоздал, схлопотал замечание в дневник. Вечером мать отходила его ремнем. Била без всякой жалости, куда придется.

— Мне не нужен сын-прогульщик! Сын-хулиган! Сын-пьяница!