Жизнь некрасивой женщины

С этих пор мне нравилось, когда Евгений Николаевич говорил мне: «Пойду к своим» или: «Мои вас ждут». И часто допытывался: «Ну, как вам мои понравились?»

Его жизнь открывалась передо мною все больше и больше. Я узнала о том, что его семья ненавидит жену Евгения Николаевича и не принимает ее. Он все чаще жаловался на якобы невыносимый характер жены, но я искренно ответила, что при том антагонизме, которым его семья полна к Наталии Николаевне, последней очень трудно быть безгласным ангелом.

Евгений Николаевич старался говорить со мной на самые интимные темы и не скрывал того, что хотел проникнуть в мою жизнь и мои чувства. Честно и искренно я сказала ему, что мне абсолютно никто не нравится, что мужчины для меня не существуют, а воспоминания о моей семейной жизни ничего, кроме отвращения, не вызывают.

Когда я заметила, что он вздумал опять вернуться к этой теме, то довольно решительно попросила его оставить эти попытки.

Как ни странно, но с тех пор у нас установились самые чудесные, дружеские отношения. Я перестала считать его чужим и всей душой поверила в то, что он мой друг.

Никогда не забуду той минуты, когда ключ от «заветной, подаренной» мне комнаты лежал в моей руке!..

Конечно, я немедленно поехала с Евгением Николаевичем к Сретенским воротам. Там, направо, чуть-чуть на горке, стояли красивые, высокие дома Страхового общества, а теперь Наркомпроса, с многочисленными арками, большим двором, со своей собственной столовой ресторанного типа.

Комната была большая, в одно окно, несколько удлиненной формы. Она имела одну особенность. Под ней находилась электростанция, и дизель днем и ночью равномерно вздыхал и грохотал. Казалось, комната движется, едет. Она напоминала каюту парохода. Это обстоятельство мне очень понравилось. В воображении тотчас стали тесниться какие-то образы, приключения, путешествия, и фантазия стала меня уносить в невероятные дебри…

— Что же мне делать с вашим подарком? — спросила я Евгения Николаевича. — Ведь все равно мне невозможно им воспользоваться.

— Во всяком случае, — ответил Евгений Николаевич, — ключ у вас и комната ваша…

Радость моей матери была неописуемой. Еще бы! Мне «преподнесли» комнату! Каково? В этом было для нее столько же радости, сколько и гордости.

— Евгений Николаевич, безусловно, дворянин! — говорила она. — Хотя он это и скрывает! Он рыцарь, он настоящий джентльмен. Какое бескорыстие, а?.. Наконец в этой тусклой жизни, в которую нас вверг этот беспробудный пьяница, засиял луч света, засиял огнем маяка, надеждой спасения…

— Китти! — весело глядя мне в глаза, сказал Никита. — Я спасу вас от Васильева!.. Сумейте только развестись с ним так, чтобы он об этом не узнал. После этого мы пойдем в загс и распишемся! Я дам вам мою фамилию. Васильев будет искать вас как Мещерскую, как Васильеву, но искать вас как Красовскую ему в голову не придет!..

— Никита! Друг мой бесценный! А если вы вдруг влюбитесь и вздумаете жениться?

— Пока я молод, этого не случится, — засмеялся он, — зато подумайте, какую чудесную шапку-невидимку вы наденете! Екатерина Прокофьевна пусть бежит с вами, но с Поварской не выписывается, a вы прописываетесь на Сретенке, в новой комнате, как Красовская. Это же чудесно!

У меня даже дыхание замерло от такого смелого плана, но я тут же стала колебаться. Никита был молод, имею ли я право вовлекать его в такую опасную авантюру?

— Я не могу от вас принять такой жертвы, — сказала я, покачав головой, — нет! Вы идете на большой риск. А если мое местопребывание будет открыто? Что будет тогда?.. Разве вам не известен нрав Васильева?.. Наконец, мое имя и ваше рядом, это обстоятельство тоже может навлечь на вас неприятности.

— Китти! — воскликнул Никита. — Я вас не узнаю! Что с вами? Что за рассуждения, что за боязнь, что за колебания? Я лично ничего не боюсь! Как мужчина я бы мог бояться только одного: дать свое имя недостойной женщине; ведь с момента регистрации со мной ваши поступки не могут быть мне безразличны. Однако я знаю вашу сущность, и этого для меня вполне достаточно. Я считаю счастьем помочь вам. Итак, решайте, когда вы хотя бы на бумаге станете моей женой!

Тут мы оба стали смеяться до упаду, хотя не скрою, что где-то далеко, в самых тайниках души, затеплился огонек веры в человека, а это значит веры в жизнь и во все прекрасное.

В те годы развод давали легко, и если какая-нибудь из сторон не являлась на суд до трех раз — разводили заочно.

Ничего не говоря Васильеву, я подала в суд на развод и с этого дня сидела дома, сторожа повестку на его имя, боясь, чтобы она не попала ему в руки. Получив таковую, я немедленно ее сжигала и, придя в суд говорила, что Васильев взял повестку, но, наверное, забыл о ней и, по обыкновению, где-то пропадает, не ночуя дома.

В суде совершенно чистосердечно рассказала, как измучена пьянством мужа, его бешеным характером сказала, что решилась на последнее средство: думала, что он образумится, если станет отцом, но его и это не исправило. Теперь, когда ребенок умер, я не могу и не хочу больше жить с таким человеком.