Жизнь ненужного человека

- Итак, - продолжал Саша, вынув из кармана револьвер и рассматривая его, - завтра с утра каждый должен быть у своего дела - слышали? Имейте в виду, что теперь дела будет у всех больше, - часть наших уедет в Петербург, это раз; во-вторых - именно теперь вы все должны особенно насторожить и глаза и уши. Люди начнут болтать разное по поводу этой истории, революционеришки станут менее осторожны - понятно?

Благообразный Грохотов громко вздохнул и проговорил:

- Если так - японцы, деньги большие, - то, конечно, это объясняет!

- Без объяснения очень трудно! - сказал кто-то.

- Все очень интересуются этим бунтом...

Голоса звучали вяло, с натугой.

- Ну, теперь вы знаете, в чём дело и как надо говорить с болванами! сердито сказал Саша. - А если какой-нибудь осёл начнёт болтать - за шиворот его, свисти городового и - в участок! Туда даны указания, что надо делать с этим народом. Эй, Веков или кто-нибудь, позвоните, пусть мне принесут сельтерской!

К звонку бросился Яков Зарубин.

- Н-да-а, - задумчиво протянул Грохотов. - А всё-таки они - сила! Сто тысяч народу поднять...

- Глупость - легка, поднять её не трудно! - перебил его Саша. Поднять было чем - были деньги. Дайте-ка мне такие деньги, я вам покажу, как надо делать историю! - Саша выругался похабною руганью, привстал на диване, протянул вперед жёлтую, худую руку с револьвером в ней, прищурил глаза и, целясь в потолок, вскричал сквозь зубы, жадно всхлипнувшим голосом: - Я бы показал...

Евсею всё казалось бессильным, ненужным, как редкие капли дождя для пламени пожара; всё это не угашало страха, не могло остановить тихий рост предчувствия беды.

В эти дни, незаметно для него, в нём сложилось новое отношение к людям, - он узнал, что одни могут собраться на улицах десятками тысяч и пойти просить помощи себе у богатого и сильного царя, а другие люди могут истреблять их за это. Он вспомнил всё, что говорил Дудка о нищете народа, о богатстве царя, и был уверен, что и те и другие поступают так со страха одних пугает нищенская жизнь, другие боятся обнищать. Но всё же люди удивили его своей отчаянной смелостью и вызвали в нём чувство, до сей поры незнакомое ему.

Теперь, шагая по улице с ящиком на груди, он по-прежнему осторожно уступал дорогу встречным пешеходам, сходя с тротуара на мостовую или прижимаясь к стенам домов, но стал смотреть в лица людей более внимательно, с чувством, которое было подобно почтению к ним. Человеческие лица вдруг изменились, стали значительнее, разнообразнее, все начали охотнее и проще заговаривать друг с другом, ходили быстрее, твёрже.

XIII

Евсей часто бывал в одном доме, где жили доктор и журналист, за которыми он должен был следить. У доктора служила кормилица Маша, полная и круглая женщина с весёлым взглядом голубых глаз. Она была ласкова, говорила быстро, а иные слова растягивала, точно пела их. Чисто одетая в белый или голубой сарафан, с бусами на голой шее, пышногрудая, сытая, здоровая, она нравилась Евсею.

Он увидал её дней через пять после того, как Саша объяснил причины бунта. Маша сидела на постели в комнате кухарки, лицо у неё опухло, нижняя губа смешно оттопырилась.

- Здравствуй! - сердито сказала она. - Не надо ничего, - иди! Не надо...

- Хозяева обидели? - спросил Евсей.

Он чувствовал, что это не так, но считал себя обязанным службою спросить именно об этом. Вынужденно вздохнул и добавил:

- На них всю жизнь работай...

Худая, сердитая кухарка вдруг закричала:

- Зятя у неё убили!.. А сестру нагайками исхлестали, в больницу легла...

- В Петербурге? - тихо осведомился Климков.

- Ну да...

Маша набрала полную грудь воздуха и протяжно застонала.

- Господи! Переплётчик; смирный, непьющий, - по сорок рублей в месяц добывал. Таню избили, а она - на сносях. Мужеву товарищу... ногу прострелили... Всех убили, всех изувечили, окаянные, чтобы им ни сна, ни отдыха!

Она долго, злобно взвизгивала, растрёпанная, жалкая, а потом свалилась на постель и, воткнув в подушки голову, глухо застонала, вздрагивая.

- Дядя прислал ей письмо, - говорила кухарка, бегая от плиты к столу и обратно. - Что пишет! Вся наша улица письмо это читает, никто не может понять! Шёл народ с иконами, со святыми, попы были - всё по-христиански... Шли к царю они, - дескать, государь, отец, убавь начальства, невозможно нам жить при таком множестве начальников, и податей не хватает на жалованье им, и волю они взяли над нами без края, что пожелают, то и дерут. Честно, открыто всё было, и вся полиция знала, никто не мешал... Пошли, идут, и вдруг - давай в них стрелять! Окружили их со всех концов и стреляют, и рубят, и конями топчут. Два дня избивали насмерть, ты подумай!

Её неприятный голос опустился до шёпота, стало слышно, как шипит масло на плите, сердито булькает, закипая, вода в котле, глухо воет огонь и стонет Маша. Евсей почувствовал себя обязанным ответить на острые вопросы кухарки, ему хотелось утешить Машу, он осторожно покашлял и сказал, не глядя ни на кого:

- Говорят - японцы это устроили...