Жизнь ненужного человека

- Может быть, - сказал Маклаков. - Но знаете ли вы, чего хотите?

Он спросил так холодно и значительно, что Евсей, вздрогнув, подумал:

"Ударит его Сашка..."

Но тот тихо и визгливо переспросил:

- Я? Знаю ли я, чего хочу?

- Ну да...

- Я вам это скажу! - угрожающе, поднимая голос, крикнул Саша. - Я скоро издохну, мне некого бояться, я чужой человек для жизни, - я живу ненавистью к хорошим людям, пред которыми вы, в мыслях ваших, на коленях стоите. Не стоите, нет? Врёте вы! Вы - раб, рабья душа, лакей, хотя и дворянин, а я мужик, прозревший мужик, я хоть и сидел в университете, но ничем не подкуплен...

Евсей протискался вперёд и встал сбоку спорящих, стараясь видеть лица обоих.

- Я знаю своего врага, это вы - барство, вы и в шпионах господа, вы везде противны, везде ненавистны, - мужчины и женщины, писатели и сыщики. И я знаю средство против вас, против барства, я его знаю, я вижу, что надо сделать с вами, чем вас истребить...

- Вот именно это интересно, а не истерика ваша, --сказал Маклаков, засунув руки в карманы.

- Да, вам интересно? Хорошо - я скажу...

Саша, видимо, хотел сесть и, качаясь, точно маятник, оглядывался кругом, говоря непрерывно и задыхаясь в быстрой речи:

- Кто строит жизнь? Барство! Кто испортил милое животное - человека, сделал его грязной скотиной, больным зверем? Вы, барство! Так вот, всё это - всю жизнь - надо обратить против вас, так вот, - надо вскрыть все гнойники жизни и утопить вас в потоке мерзости, рвоты людей, отравленных вами, - и будьте вы прокляты! Пришло время вашей казни и гибели, поднимется против вас всё искалеченное вами и задушит, задавит вас. Поняли? Да, вот как будет. Уже в некоторых городах пробовали - насколько крепки головы господ. Вам известно это? Да?

Он покачнулся назад, опираясь спиной об стену, протянул вперёд руки и захлебнулся смехом. Маклаков взглянул на людей, стоявших рядом с ним, и, тоже усмехаясь, громко спросил:

- Вы поняли, что он говорит?

- Говорить всё можно! - ответил Соловьев, но тотчас же быстро прибавил: - В своей компании! Но самое интересное - узнать бы наверно, что в Петербурге тайное общество составилось и к чему оно?

- Это нам нужно знать! - требовательно сказал Красавин.

- А ведь в самом деле, братцы, революция-то на другую квартиру переезжает! - воскликнул Пётр весело и живо.

- Ежели там, в этом обществе, действительно князья, - раздумчиво и мечтательно говорил Соловьев, - то дела наши должны поправиться...

- У тебя и так двадцать тысяч в банке лежит, старый чёрт!

- А может - тридцать? Считай ещё раз! - обиженно сказал Соловьев и отошёл в сторону.

Саша кашлял глухо и сипло, Маклаков смотрел на него хмуро.

- Что вы на меня смотрите? - крикнул Саша Маклакову.

Тот повернулся и пошёл прочь, не ответив; Евсей безотчётно двинулся за ним.

- Вы поняли что-нибудь? - спросил Маклаков Евсея.

- Мне это не нравится...

- Да? Почему?

- Злобится он всё. А злобы и без него много...

- Так! - сказал Маклаков, кивая головой. - Злобы достаточно...

- И ничего нельзя понять, - осторожно оглядываясь, продолжал Евсей, все говорят разно...

Шпион задумчиво стряхивал платком пыль со своей шляпы и, должно быть, не слышал опасных слов.

- Ну, до свиданья! - сказал он.

Евсею хотелось идти с ним, но шпион надел шляпу и, покручивая ус, вышел, не взглянув на Климкова.

А в городе неудержимо быстро росло что-то странное, точно сон. Люди совершенно потеряли страх; на лицах, ещё недавно плоских и покорных, теперь остро и явно выступило озабоченное выражение. Все напоминали собою плотников, которые собираются сломать старый дом и деловито рассуждают, с чего удобнее начать работу.

Почти каждый день на окраинах фабричные открыто устраивали собрания, являлись революционеры, известные и полиции и охране в лицо; они резко порицали порядки жизни, доказывали, что манифест министра о созыве Государственной думы - попытка правительства успокоить взволнованный несчастиями народ и потом обмануть его, как всегда; убеждали не верить никому, кроме своего разума.

И однажды, когда бунтовщик крикнул: "Только народ - истинный и законный хозяин жизни! Ему вся земля и вся воля!" - в ответ раздался торжествующий рёв: "Верно, брат!"

Евсей, оглушённый этим рёвом, обернулся - сзади него стоял Мельников; глаза его горели, чёрный и растрёпанный, он хлопал ладонями, точно ворон крыльями, и орал:

- Вер-рно-о!

Климков изумлённо дёрнул его за полу пиджака и тихонько прошептал:

- Что вы? Это социалист говорит, поднадзорный...

Мельников замигал глазами, спросил:

- Он?

И, не дождавшись ответа, снова крикнул:

- Урра! Верно...

А потом, с тяжёлою злобою, сказал Евсею:

- Убирайся ты... Всё равно, кто правду говорит...

Слушая новые речи, Евсей робко улыбался, беспомощно оглядываясь, искал вокруг себя в толпе человека, с которым можно было бы откровенно говорить, но, находя приятное, возбуждающее доверие лицо, вздыхал и думал:

"Заговоришь, а он сразу и поймёт, что я сыщик..."