Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский

- Аль сам не ведаешь, не в радость мне жизнь. Княжество мое нищенское, ко всему Ордой ограбленное. Ноне едва концы с концами свожу. А семья моя растет. Не раз мыслил, что сыновьям моим оставлю.

Налили по чаше хмельного меда. Даниил поднялся:

- Давай, брат, помянем отца нашего, Александра Ярославича.

Выпили стоя, заели коркой ржаного хлеба. Андрей сказал:

- В смерти князя Невского воля Божья…

- Мы все, брат, в его воле.

- Воистину.

Отрезав от куска сомятины краешек, Андрей сосредоточенно жевал. Наконец промолвил:

- Доколе, Даниил, Дмитрию на нас свысока глядеть, в скудости нас морить? Аль мы безропотны? Вот тебе, Даниил, дал ли каких земель? Как получил ты Москву, удел малый, так и поныне нищенствуешь.

- С каких уделов ему Москве прирезать? Вон я сельцо близ Коломны приглядел, так он мне и думать запретил.

- Из Переяславского удела пусть не поскупится дать.

- Аль ты, брат, забыл, Дмитрий отцом на великое княжение посажен и Переяславль-Залесский ему в удел даден?

- Дмитрий на том держится. Он ноне в Копорье. Новгороду угождает. Ан забывает, татары всему учет ведут. Татарин коли не добром заберет, так силой отнимет.

- Надобно нам великому князю поклониться.

- Попусту, Даниил: глухой не услышит, слепой не узрит. Я Дмитрию более не поклонюсь. Он еще не раз пожалеет, что обиды мне чинил.

Даниил покачал головой:

- Как мыслишь, брат?

- Коли он нас за князей не признает, а тем паче за братьев не чтит, в Орду подамся: пусть нас хан рассудит.

И зло блеснули его глаза. Даниил отпрянул. Сказал удивленно:

- Ох, брат, недоброе замыслил, кровь прольется, и разор будет.

- Аль в бесчестье жить?

Ничего не ответил Даниил, сидел молча, о чем-то своем думал.

Андрей продолжал:

- Чую, не только я, но и иные удельные князья не желают обиды терпеть. На них моя опора. Да и ты, Даниил, знаю, не супротивник мне.

Московский князь кивнул:

- Почто мне сторону Дмитрия держать? Аль это рука друга Москвы?

- Я, Даниил, обещаю, коли сяду на великое княжение, не перечить Москве в ее начинаниях…

На третий день московский князь провожал Городецкого. Утро выдалось с легким морозцем. У крыльца уселись в седла, тронулись шагом. Миновали церковь, вплотную прильнувшую к княжеским палатам, объехали хоромы бояр. Все в Кремле: и церковь, и монастырь, и хоромы боярские, и терема - рублено из дерева.

Глядя на местами потемневшее дерево, Андрей заметил:

- Не грех, Даниил, кое-где бревна заменить. Ударит ордынец тараном - не выстоят.

- Чтоб заменить, откуда гривны взять: ордынцы всю казну московскую выгребли.

Воротная стража открыла створки, выпустила князей и дружинников. Сразу же, от стен Кремля, потянулись избы ремесленного люда, вросшие в землю, крытые соломой, редко тесом.

Стучали в кузницах, тянуло гарью и окалиной. Вплотную к Кремлю начинался лес: вековые дубы, березы, еще не одевшиеся в листву, вечнозеленые сосны, игольчатые ели.

Кони шли бок о бок, потряхивали гривами, позванивали удилами. В пробудившейся Москве вставали дымы. У колодца бабы завели о чем-то спор. Увидели князей, поклонились. Мужик от копенки нес навильник сена, другой закладывал в сани вислобрюхую лошаденку.

Выбрались князья из Москвы, остановились на дороге, что вела на Городец, сошли с коней, обнялись.

- Прощай, князь Андрей, не забывай. Даниил помолчал и снова заговорил:

- Ночью думал о твоих словах. Может, смиришься, не надобно распри?

- Нет, Даниил, не стану скрывать: я стола великокняжеского ищу. Не суди меня.

Похлопав брата по плечу, Андрей уселся в седло, ал знак дружине, тронулся.

* * *

И снова зазвонил вечевой колокол. Ему ответно ударили на разных концах в била.

Колотили всполошенно, и со всех концов - с Засадного и Восточного, от Святой Софии и через волховский мост - сходился люд на вечевую площадь. Шли возбужденные, переговаривались, переругивались. Спрашивали недовольно:

- Почто сзывают? Им насмешливо в ответ:

- Татарин коня вздыбил!

- Сам татарин. Ливонец аль рыцарь меч обнажил!

- Пустобрехи! Мели, Емеля, твоя неделя!

- Эвон, ратник плетется. Ванька-толстогуб, не ведаешь, почто колокол трезвонит?

Ратник в тегиляе - кафтане со стоячим воротником и короткими рукавами - подошел, высморкался, ответил:

- Филька, сукин сын, из дружины князя сбег, Олексе нажаловался: великий-де князь недоимки, что на Копорье и Ладоге собрал, частью в Переяславль-Залесский отправил.

Плотник, весь в стружке, укоризненно заметил:

- Казну новгородскую пограбил. Вишь, чего удумал!

Шедший рядом с ним старик прогудел:

- Таковое за князьями не водилось. Послушаем, что вече сказывать будет.

А вече уже вовсю буйствовало, бурлило, словно океан в непогоду рокотал, бился грозно. И сквозь рев слышалось:

- Князь Переяславский Новгороду недруг! Своя рубаха к телу ближе!

- Аль по-иному будет? Переяславль-Залесский его вотчина!

На помосте посадник и тысяцкий головами вертят, озираются, понимают, что теперь людей не унять, пока сами не утихомирятся. А гнев толпы через край перехлестывает:

- Кто разрешил Дмитрию скотницу открыть? Мгновенно тишину нарушил грохот смеха:

- Хы-ха! Дак мы и дозволили на вече в прошлый раз! Не мы ль кричали «Дозволяем!»?