Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский

- Выдели, тысяцкий, сколь князь просит! Сошли с помоста. Расходился народ с веча - кто к мосту волховскому на ту сторону реки, кто в улицы на Софийской стороне. Рядом с князем шел воевода Ростислав. Дмитрий заметил со смешком:

- Глядишь ты, без побоев обошлись. Миром.

- Олекса от веча хотел приговор услышать.

- Он, Ростислав, перед вечем отчётен.

- То так. Пора, княже, определиться с выездом.

- После Рождества. Благо морозы стоят.

* * *

Сын Олексы Филипп, по прозвищу Филька Лупоглазый, объявился в Новгороде неожиданно. Исхудавший, обносившийся, ровно кот мартовский, вернулся в Новгород с ватагой таких же, как он, бродяг ушкуйников. Рассказывали они, что по дороге напали на них, троих убили, от остальных отбились. Однако всю добычу отняли.

Обрадовался тысяцкий сыну. Неделю из хором не выходил Филька, на лавке отлеживался, отъедался. Олекса доволен: впрок пошла Филиппу жизнь ушкуйника. Но радость была преждевременной. На вторую неделю ушел Филька к своей разлюбезной вдовушке да и пропадал там сутками.

Однажды тысяцкий встретил Лукерью, заступил ей дорогу:

- Ты что ж, девка, озоруешь, парню голову забиваешь?

Лукерья расхохоталась в лицо тысяцкому:

- А ты, старый пес, отрежь своему сыну блуд. Может, тогда я с тобой согрешу.

И удалилась, покачивая бедрами. А Олекса в гневе Фильку корил, пригрозил:

- Ах ты, бесстыжий, ужо велю всыпать тебе, дабы неповадно было!

Филипп голову вздернул:

- Не стращай. По весне сколочу ватагу и подамся с ушкуйниками на Копорье…

На Рождество, только лед на Волхове прорубили и купель освятили, Филька, едва дождавшись, когда священник воду освятит, скинул с себя одежду и в чем мать родила в прорубь кинулся. А из волховской воды выбрался - и к Лукерье…

Ударил Олекса челом Дмитрию, взмолился слезно:

- Прости, княже, в позоре живу. Филипп мой совсем от рук отбился, сладу с ним нет. Уж и вразумлял я его, и поучал, да все попусту. Видать, сладка та вдовица Лукерья.

- Ты, боярин Олекса, человек именитый, ужели на Лушку управы не найдешь?

- Я, княже, повел с ней речь, да она на меня грудью поперла.

Дмитрий весело рассмеялся:

- А что, боярин, может, тебе и согрешить с ней не грех?

Олекса сплюнул:

- Не по зубам мне, княже. А она мне сказывает: «Я баба молодая, мне мужик потребен, и я твоего Фильку с кашей съем».

Расхохотался Дмитрий:

- Я, боярин Олекса, чем могу помочь тебе? Да и душой бабьей не волен я распоряжаться.

Тысяцкий потеребил бороду, хмыкнул:

- Оно-то так, княже, однако помочь моей беде в твоей силе.

Дмитрий брови поднял:

- Как, боярин?

- Телом Лукерьи ты не вправе распоряжаться, а вот Филипп… Увези-ка ты его из Новгорода от греха подале. Возьми его в свою дружину младшую. Дюже кровь у него играет.

Призадумался Дмитрий: «Есть правда в словах Олексы. Да ко всему, Филипп бывал в Копорье».

- Пойдет ли сын твой в гридни, в младшую дружину?

Олекса обрадовался:

- В согласии он. Да и впрок ему.

- Ну, Олекса, быть по твоему. Возьму. Тысяцкий хотел уже уходить, как Дмитрий заметил:

- Ох, боярин Олекса, лютым недругом ты будешь у Лукерьи.

- То бабье дело…

И оказался Филька на службе у великого князя Дмитрия.

* * *

После Рождества установилась сухая и ясная погода. Мороз держал, и по утрам лес наряжался в серебристые одеяния. Чуткое эхо откликалось звонко, будто затевая разговор, и новгородцы утверждали: леший беседу ведет.

Выступили на рассвете, едва небо поблекло. Через городские ворота, именуемые Переяславскими, что на запад глядят, дорогой на Ладогу потянулся поезд в полсотни саней. На первых розвальнях гридни, к саням подседланные кони приторочены. Часть обоза загружена кожаными мешками с крупой, коробами с мороженым мясом и салом вепря, овсом для лошадей.

Гасли, перемигиваясь, звезды, алел восток. Великий князь с воеводой ехали в крытой санной кибитке, переговаривались.

- Заночуем в Тесове, - сказал воевода. - От Тесова дорога лесом пойдет, а дальше места болотистые.

- Проследи, воевода, чтоб гридни коней берегли: по утрам мороз злеет.

На восьмой версте от Новгорода свернули с ладожской дороги на Копорье, в страну моря Варяжского. Зажатая между вековыми лесами, ледяная дорога на проглянувшем скупом солнце отливала голубизной.

- Из Ладоги Довмонт весть подал: вскорости на Копорье подастся, - заметил Дмитрий.

- Недоимки собирать начнем с дальних деревень, какие за лесами прячутся. В леса ордынцы остерегаются заходить.

- На то и расчет.

В Тесове было несколько изб, обнесенных бревенчатым тыном. Здесь и остановились на ночевку. Дмитрию отвели избу-пятистенку, постелили на лавке. Лежал, глаза в потолок уставил. Тело от дороги просило покоя, а в голове одни думы: ордынские счетчики выход снимают исправно, и, чтобы собрать недоимки, на кои новгородцы расчет держат, надобно немало лесов объездить, Ростислав правду говорил. Но пушнины он, Дмитрий, наберет…