Читаем Жизнь ни о чем полностью

Вкратце содержание этого сна во сне было таково.

Где-то в темных закоулках не то теле-, не то киностудии мы - я и еще трое молодых людей, которых я не узнаю, не вижу их лиц, но по логике сна вроде бы с ними знаком, - встречаем Андрея Обручева. Почему именно на киностудии, никаким разумным образом я объяснить не могу. Никогда мы не имели ничего общего с кино - и Андрей в отличие от меня даже страстным поклонником важнейшего из искусств не был. Во сне, однако, Андрей кинознаменитость типа Никиты Михалкова, и притом ему во сне явно за сорок, он седой и усатый, мы же четверо - совсем молоды и зубасты, мы буквально набрасываемся на него с какими-то страстными упреками, в чем-то его бесконечно уличаем - и во время долгого блуждания по закоулкам этой (пусть будет) киностудии, и позже, в просмотровом зале, где он, как бы пытаясь перед нами оправдаться, показывает нам на небольшом экране, расположенном почему-то под самым потолком зала, фрагменты своего еще не смонтированного фильма. Никакого впечатления о содержании этих фрагментов у меня не осталось, помню только, что они были очень яркие, словно рекламные ролики, и сравнительно короткие.

Потом мы опять идем куда-то с Андреем, но уже вдвоем, и о чем-то беспрерывно говорим, теперь более миролюбиво. И оказываемся на каком-то странном возвышении типа недостроенного дома - непонятно, как мы на него взобрались, поскольку никаких лестниц или лесов нет, и спуститься вниз можно, только спрыгнув с довольно большой высоты на кучи щебня. И почему-то здесь, наверху, оказывается целое тепличное хозяйство, и его владелица демонстрирует собравшимся новые сорта помидоров. Один из них назван в честь какого-то молодого человека - моего ровесника и, кажется, коллеги, то есть имеющего во сне отношение к кино (похоже, мы оба все же не режиссеры, но сценаристы), а новый, только что выведенный, еще не имеет имени, и надо его в честь кого-нибудь назвать. Кажется, все присутствующие, включая и моего спутника, уже удостоены этой чести, так что единственным кандидатом оказываюсь, естественно, я. Владелица тепличного хозяйства спрашивает мое имя, и во сне я называю его, причем, что меня больше всего удивляет, называю не какое-то вымышленное или просто чужое, а свое собственное имя и свою фами-лию - Сергей Платонов, - и кто-то радостно повторяет мои имя и фамилию вслух, и мне показывают кустик с красными крупными помидорами, перед которым должны вкопать табличку с моим именем и моей фамилией.

Внезапно все рушится: вмешивается Обручев, он отводит хозяйку в сторону и просит дать помидорам чье-нибудь другое имя, мне же говорит, когда мы остаемся с глазу на глаз, что это ничего не значит - дать имя какому-то помидору, надо сперва завоевать себе имя, добиться того, чтобы "Сергей Платонов" что-то значило для всех этих людей, которые на самом деле вовсе не любители помидоров, а то ли киношные, то ли литературные критики, и только потом позволить что-то своим именем назвать: Говорит он очень веско и убедительно, я уже не обижаюсь на него, и когда он пытается спрыгнуть с этой верхотуры вместе с какой-то женщиной, лица которой во сне я рассмотреть не успеваю, я любезно показываю ему на пожарную лестницу, каким-то чудом возникшую за время нашего разговора в противоположном конце возвышения, и он соглашается ею воспользоваться:

- На этом все и кончается, - сказал я. - И я не стал бы тебе этот сон пересказывать и просить истолковать, если бы не эта маленькая подробность с фамилией и именем. За весь сон ни разу - по крайней мере мне кажется, что ни разу, - не называл я себя по имени и фамилии, и никто вообще не произносил чьих-либо имен и фамилий - и тот же Обручев был в моем сне зрительно Обручевым, я считал его Обручевым, но при этом ни по фамилии, ни по имени-отчеству ни сам я, ни многочисленные персонажи моего сна его не называли. Мои же имя и фамилия прозвучали как-то подчеркнуто ярко, словно ради них вся эта фантасмагория и накручивалась.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сочинения
Сочинения

Иммануил Кант – самый влиятельный философ Европы, создатель грандиозной метафизической системы, основоположник немецкой классической философии.Книга содержит три фундаментальные работы Канта, затрагивающие философскую, эстетическую и нравственную проблематику.В «Критике способности суждения» Кант разрабатывает вопросы, посвященные сущности искусства, исследует темы прекрасного и возвышенного, изучает феномен творческой деятельности.«Критика чистого разума» является основополагающей работой Канта, ставшей поворотным событием в истории философской мысли.Труд «Основы метафизики нравственности» включает исследование, посвященное основным вопросам этики.Знакомство с наследием Канта является общеобязательным для людей, осваивающих гуманитарные, обществоведческие и технические специальности.

Иммануил Кант

Философия / Проза / Классическая проза ХIX века / Русская классическая проза / Прочая справочная литература / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза