Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача

— У меня трое сыновей, как и у вас, примерно того же возраста.

— А откуда вы знаете про моих детей?

— Я видел их в реанимации, пока вы были без сознания, хорошие дети.

— Док, именно поэтому вам было так важно спасти мне жизнь? — Он помолчал. — Тяжело представить своих детей сиротами.

— Не дай бог.

— Доктор, я буду молиться за вас.

— Спасибо, мистер О'Нейл, я очень ценю это. Мне действительно нужно, чтобы кто-то молился за меня.

* * *

Я перепроверял очередную рукопись, когда в моих дверях показалась седая борода Фарбштейна.

— Доктор Фарбштейн, чем могу быть полезен? Внезапно я стал популярен: сначала Манцур, теперь Фарбштейн. Он был в халате, в руке бумажный стаканчик. Он всегда ходил с чашечкой кофе и при случае рассказывал, какой сорт секретарша сегодня ему сварила. Кроме кофе он считал себя знатоком виски и литературы, не говоря уже о парусных лодках и пульмонологии, его непосредственной медицинской специальности.

— Марк, я к вам на пару слов, вообще-то я пришелк Вайнстоуну, но мне сказали, что он уехал в город.

— Да, его пригласили в ОНПМД.Фарбштейн закрыл дверь и сел.

— Марк, я работаю в этом госпитале тринадцать лет, я пришел сюда из Бруклин-Джуиш-госпиталя. Там все было иначе, председатель имел безусловный авторитет, а частники не поднимали голов. Здесь — другое дело, всем заправляют частники, и мы должны мириться с этим. Я очень обеспокоен историей с Манцуром, надо все остановить, пока дело не зашло слишком далеко. Эти ваши списки — зачем вы храните их, и где они, могу ли я их видеть?

«Придурок! Только Вайнстоун за порог, а он уже здесь, пришел меня запугивать», — с досадой подумал я.

— Доктор Вайнстоун вам должен был рассказать о нашем банке данных на каждого врача. Это часть нашей системы контроля за качеством. Эта информация принадлежит председателю, и она засекречена. Да, кстати, скажите мне, откуда вы знаете про списки и кто взломал мой компьютер? Возмутительно, что в этом госпитале было совершено посягательство на собственность хирурга.

— Марк, отдайте мне списки!

— Забудьте! Позвольте мне все расставить по своимместам, доктор Фарбштейн. Деятельность доктора Ман-цура расследуется, некоторые рассматриваемые случаиможно отнести к разряду убийств, их нельзя оправдать. Вы это понимаете? Сорки не в лучшем положении, доктор Вайнстоун все еще проводит проверку его осложнений, но я подозреваю, что рано или поздно мы будем вынуждены сообщить о нем наверх. У этих хирургов естьшанс лишиться лицензий. Вас интересует, кто донесна Манцура. Я не знаю, но у них с Сорки достаточно врагов, слишком они самонадеянны, и рано или поздно кому-то это может не понравиться.

Фарбштейн слушал, не говоря ни слова, кофе остыл в его руке.

— Вчера вы предложили Вайнстоуну уволить меня, чтобы разрядить обстановку. Пожалуйста, увольняйте меня, новы ничего не можете остановить, уже слишком поздно.

— Говорите, что хотите, — не выдержал Фарбштейн, — но здесь не вы принимаете решения. Доктор Вайнстоун может проводить расследование чьей угодно деятельности, это его прерогатива как председателя, но он не должен докладывать о Сорки в ОНПМД. В нашем госпитале существуют свои хорошо отлаженные механизмы контроля за качеством.

— Откровенно говоря, я не вижу выхода, либо Сорки, либо Вайнстоун, мы просто не можем сосуществовать с Сорки. Почему бы вам не присоединиться к нам, пока не поздно, и отречься от сил тьмы?

Фарбштейн насмешливо улыбнулся. «Свет против тьмы, нечто нежизнеспособное из области фантастики».

— Я предпочитаю полутона, — ответил он, — и не люблю контрастов.

— Хотите быть серым, как в России во времена Сталина? Фарбштейн промолчал, его лицо оставалось бесстрастным, он поднялся и вышел, так и не допив свой кофе.

* * *

— Доктор Зохар, простите, — оправдывалась по телефону дежурная медсестра, — простите, что беспокою вас в такой час, но вы нужны доктору Гавикумару в операционной.

На часах двенадцать ночи, мне удалось поспать всего десять минут, если поеду сейчас, вернусь не раньше пяти утра, а утром у меня запланировано несколько пациентов.

— В чем дело? — я подавил зевок.

Почему Эджей Гавикумар позвал меня? У него свои приятели, почему бы не обратиться к ним?

— Доктор Гавикумар выполнял колэктомию, как вдругначалось сильное кровотечение, он не может с ним справиться и приглашает вас.

Странно, неконтролируемое кровотечение во время резекции кишки. Я заставил себя приподняться.

— Когда он начал оперировать?

— В пятнадцать часов, случай записан как элективная гемиколэктомия слева. Могу я сказать, что вы уже выехали?

— Да, скоро буду.

В ванной я сполоснул холодной водой лицо и рот, проверяя не осталось ли запаха коньяка. Посмотрев на себя в зеркало, я громко выругался:

— Черт бы их побрал! Ублюдки несчастные! Хейди не спала, когда я вернулся в спальню.

— Зачем так орать на весь дом, — недовольно проворчала она.

— Все они тупые чертовы ублюдки.

Как-то я видел футболку на уличном торговце примерно с такой же надписью, мне тоже нужно купить такую и носить как новую рабочую форму.