Жизнь номер два

Уж когда там отец Маркел направился в архив, не знаю, но до меня результаты его стараний дошли уже после Пасхи. Саму Пасху встретили как обычно — предпраздничное наведение чистоты в Чистый четверг, строгий пост, почти что голодовка, и сдержанно-печальное ожидание в пятницу и субботу, и, наконец, ночная пасхальная служба во всем ее торжественном и радостном великолепии. Господи, а ведь в прошлой жизни все это прошло мимо меня! Не могу сказать, что здесь и сейчас я всем этим так уж проникся, но вот сработала генетическая память. Сколько же поколений моих предков, что в той жизни, что в этой жили именно так! Да и потом, здесь от этого просто не увернешься, если и захочешь. Особенно в моем положении. Бояре — не просто опора царского трона, они, вместе с церковью и служилыми людьми, одна из опор, и не могут же эти опоры не быть между собою в единстве и согласии? Так что, хочешь — не хочешь, а соответствовать требованиям церкви надо. Мне — тем более. Потому что сейчас именно на церковь я возлагал главные надежды в деле сохранения своей драгоценной жизни.

Пасху тут праздновали с размахом. Меня, например, поверг в шок пасхальный праздничный обед. Почему? Ну, во-первых, это был обед, плавно переходящий в ужин. Во-вторых, я в прошлой жизни столько за раз не ел. А, в-третьих, и это самое главное, я до сих пор так и не понял, каким это образом я после такого обжорства не только жив остался, но и смог самостоятельно выйти из-за стола. Да уж, шок — это по-нашему…

А во вторник вечером отец вызвал меня к себе в кабинет. По пути я прикидывал, что он мне сейчас скажет: то ли отчитает за излишнюю самостоятельность, то ли похвалит за то же самое… Я решил, что похвалит. Скорее всего.

— Проходи и садись, — велел отец, указывая на стул. Губной пристав Шаболдин и отец Маркел, вместе с отцом сидевшие в кабинете, поглядывали на меня доброжелательно, разве что пристав больше с интересом, а священник — с удовлетворением. Так, кажется я попал в точку…

— Говори, Борис Григорьевич, — повернулся отец к Шаболдину.

— Последним, кого поймали на сокрытии своей одаренности, был Егор Колядин из смоленских дворян, — деловито доложил Шаболдин. — в году от Рождества Христова одна тысяча семьсот девяносто втором уличен в подлоге бумаг и краже денег у купца Дементьева, с коим состоял на паях в промышленном товариществе. Был заключен в тюрьму Николо-Заозерного монастыря в Пермской земле, где и преставился апоплексическим ударом в одна тысяча восьмисотом году. До того таких случаев установлено еще три. Один-то из них не про нас, он по ведению Палаты тайных дел проходил, а вот в двух других отмечены сродственники поименованного Колядина — дед, Данила Колядин, отравивший брата жены своей и покушавшийся на отравление самой жены ради скорейшего получения наследства, да брат того Данилы Ефим Колядин, вовлекавший в свальный грех и содомию отроков и отроковиц крестьянских. Данилу Колядина повесили в Рославле в году одна тысяча семьсот тридцать первом, Ефима Колядина четвертовали в Москве в году одна тысяча семьсот двадцать седьмом.

— Ничего себе семейка! — сказать хотелось несколько другое, но в последний момент сдержался. Боярин Левской меня бы не понял, а отец Маркел — тем более.

— Была, — скупо усмехнулся Шаболдин. — Детей Егор Колядин не оставил. Остальных родичей Колядиных сейчас проверяют.

— А как Данила Колядин шурина своего и жену травил? — спросил я.

— Наговоренным питьем, — вот почему я не удивился ответу пристава?

— Вот так, Борис Григорьевич, — довольно прокомментировал отец. — А ты говоришь, мал еще… Молодец, Алексей, правильно подсказал!

Ого! Что-то не припоминаю, чтобы отец раньше Алексеем меня звал, да еще и прилюдно… Расту, однако! Что ж, надо закреплять успех…

— Так если прямых-то потомков нет, как тогда быть? — я спросил это не для того, чтобы ставить Шаболдина в тупик, а с надеждой на то, что он прояснит ситуацию. Не ошибся.

— А вот как, — пристав вернулся к деловому тону. — Когда Данилу Колядина вешали, сыну его Никите, что отцом Егору Колядину приходится, два года было. Стало быть, он, по малолетству своему, у отца не обучался. У дяди тоже — Ефима Колядина к тому времени уж четыре года как четвертовали. Как, Алексей Филиппович, сможете сказать, что из того следует?

Та-а-ак… Проэкзаменовать меня решил губной пристав… Ну что, будем этот экзамен сдавать.

— Следует, что в роду Колядиных были записи, по которым Егор Колядин и учился скрывать одаренность, — уверенно ответил я.

Все трое переглянулись и вперились в меня взглядами. Отец — с торжеством, Шаболдин — с уважением, священник — с непонятной улыбкой. «Ну что уставились? — так и подмывало меня спросить. Умного человека не видели? Ну так смотрите, смотрите и привыкайте!».

— Верно говоришь, — в беседу вступил отец Маркел. — Нашли такие записи, нашли да изъяли. Да только, видать, не все. Что-то у других родичей могло остаться, что-то у челяди их…

— Скорее, у челяди, — Шаболдин почесал бритый подбородок. — Никакого родства с Колядиными у слуг в доме не обнаружено. Да и не пошли бы дворяне в услужение…