Читаем Жизнь, она и есть жизнь... полностью

Все это они видели. Заметили даже капитана буксирного парохода, когда он вышел на левое крыло капитанского мостика и помахал рукой. А вот появление двух катеров-тральщиков проворонили. Они как-то вдруг оказались около баржи-нефтянки, деловито завели буксиры, стравили на нужную длину и, бессильные идти с таким грузом против, течения, стали сваливаться под левый берег, в тиховод.

Только на лодке, когда уже шли к берегу, лейтенант Манечкин подумал сразу и о том, что на взорвавшейся барже погибли люди — мужчины в годах, женщины и, может быть, дети, что и сами они могли погибнуть, если бы лодка загорелась, если бы взорвалась от жара их баржа. Захотелось поделиться этими мыслями с товарищами, и он глянул на их лица. Только глянул — понял: они думают об этом же. Не раскаиваются в сделанном, а думают, что могли бы и погибнуть, если бы…

К берегу подошли метров на триста или даже четыреста ниже того места, где высадился шкипер баржи со своей командой. И сразу увидели контр-адмирала. Заложив руки за спину, он стоял на яру и смотрел на них.

Лейтенант Манечкин умышленно медленно выходил на берег: понимал, что обязан доложить, а вот что? Не вспомнил, не придумал. Просто встал по стойке «смирно» и приложил к козырьку фуражки ладонь, черную от копоти и масла, которым были покрыты тросы. Так растерялся, что даже шага навстречу адмиралу не сделал. Тот сам подошел, пожал руку и сказал буднично:

— С почином.

Всем пятерым пожал руку.

<p>4</p>

С почином поздравили и другие. Не словами, а тем, что в кают-компании, едва лейтенант Манечкин сел за стол, чтобы позавтракать, ему немедленно подали и крепчайший чай, и все прочее, что к нему прилагалось; а оперативный дежурный по бригаде доверительно проинформировал, что этой ночью фашисты бесчинствовали над Волгой на участке от Саратова до ухвостья Гусиного острова. И бомбили безжалостно караваны судов, и мины тайком поставили. Морские, неконтактные. Ночью поставили, а на утренней зорьке на них уже подорвались два парохода.

Промелькнуло еще несколько суток, и все поняли: не случайным был тот первый массовый налет фашистских самолетов, он лишь малюсенькая часть того, что задумано гитлеровцами; всем стало ясно, что война добралась и до Волги. Пока без несмолкающего гула канонады, без рева множества танковых моторов и посвиста пуль, но добралась. Хотя посвист пуль уже есть: на одной из канонерских лодок, стоявших в засаде, как зенитная батарея, винтовочным выстрелом с того берега воложки был убит вахтенный матрос. Точно в лоб попала ему пуля. О чем это говорит? Лишь об одном: есть в зарослях по берегам Волги и вражеские диверсанты, и ракетчики, прошедшие основательную подготовку.

Пришла война на Волгу — катера-тральщики разбежались по минным полям и банкам, принялись усердно утюжить их, а бронекатера и канонерские лодки челноками метались от одного каравана судов к другому, чтобы попытаться уберечь их от яростных самолетных атак.

У всех забот оказалось предостаточно, все забыли напрочь, что такое за штука нормальный сон и даже еда по распорядку дня. Лишь группа лейтенанта Манечкина бездействовала. Разве это работа, если тебе за все эти дни только и заданий выпало — взорвать три бомбы, обнаруженные на песках? Единственное изменение в жизни группы — теперь и он, лейтенант Манечкин, жил с матросами в землянке. Для того переселился сюда, чтобы на случай внезапного задания быть всем в кучке.

Теперь, когда не часами, а сутками они неразлучно были вместе, и узнал Манечкин, что старшина второй статьи Злобин, которого он считал человеком вообще без нервов, панически боится самолетов. Даже своих. Как услышит гул их моторов, так и начинает дрожь колотить его. До настоящей трясучки, когда руки и ноги без твоего согласия дергаются. Оказывается, как-то буквально рядом с их крейсером «Красный Кавказ», на котором он проходил службу комендором-зенитчиком, в причальную стенку вместе со всеми своими бомбами врезался фашистский бомбардировщик, сбитый армейскими зенитчиками. Так близко от крейсера в причальную стенку врезался, что очнулся Злобин лишь в госпитале и через несколько дней.

Отлежал на госпитальной койке сколько посчитали необходимым врачи, думал, все в норму вошло, а тут оно и обнаружилось… Доложить по команде, попросить, чтобы врачи снова осмотрели? Никак нельзя: они запросто с флота спишут.

— Никогда бы не поверил, что с тобой такая беда, — искренне посочувствовал лейтенант.

Злобин промолчал, глядя себе под ноги, а Красавин не вытерпел, пробурчал с вызовом:

— Или он не матрос?

За годы службы лейтенант Манечкин не счесть сколько раз слышал эти слова или что-то подобное, вроде: «Матрос ты или балалайка?» Никто не спрашивал, почему именно балалайка, но всегда, после того как они произносились, матрос делал, казалось бы, невозможное.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне