Жизнь Пи

Я устроился со всеми удобствами на крепкой, толстой ветке, прислонившись спиной к стволу. Над головой у меня колыхалась пронизанная лучами солнца зеленая кровля. А вокруг, насколько хватало глаз, тянулись во все стороны извилистые улицы и переулки гигантского висячего города. Ласковый ветерок перебирал листву. Меня обуяло любопытство. Я внимательно рассматривал плод.

Ах, чего бы я ни отдал, чтобы то мгновение не наступило никогда! Не приди оно, я, может статься, прожил бы на этом острове годы и годы — да что там, до конца моих дней! Ни за что, думал я, не вернусь больше в шлюпку, к страданиям и лишениям, которые я в ней перенес, — нет, ни за что! Чего ради мне расставаться с этим островом? Разве он не удовлетворяет все мои физические нужды? Да мне за всю жизнь не выпить столько пресной воды, сколько здесь скопилось! И водорослей столько не съесть. А если захочу разнообразия — к моим услугам всегда будут сурикаты и рыба. Больше того: если остров и впрямь плавучий, то отчего бы ему не плыть в нужную сторону? Кто сказал, что мой растительный корабль не доставит меня в конце концов к настоящей суше? А тем временем — разве мало мне общества сурикат, этих прелестных малюток? Да и Ричарду Паркеру еще работать и работать над четвертым прыжком. За все время, что я здесь прожил, мне и в голову не приходило уплыть. С тех пор как я ступил на этот остров, прошло уже много недель — точно не знаю, сколько, — но так будет продолжаться и впредь. В этом я был уверен на все сто.

Как же я ошибался.

Плод таил в себе семя — семя моего отплытия.

Да это и не плод вовсе! А просто листья, плотно слепленные в шарик. На самом-то деле все эти стебельки — черешки листьев. Стоило потянуть за черешок — и снимался очередной листик.

Сняв несколько слоев, я добрался до листьев, у которых уже не было черешков: они просто лепились к шарику. Я стал отковыривать их один за другим, поддевая ногтями. И обдирать — точь-в-точь как луковичную шелуху. Можно было, конечно, и попросту разломить этот «плод» — как я до сих пор его называю за неимением лучшего слова — и утолить любопытство сразу, но я предпочел растянуть удовольствие.

Вот он уже съежился до размеров мандарина. А тонкая мягкая шелуха все сыпалась и сыпалась мне на колени и на нижние ветки.

Вот он уже как рамбутан.

До сих пор как вспомню — мороз по коже.

Не больше вишни.

И тогда зеленая устрица распахнула наконец свои створки и явила на свет чудовищную жемчужину.

Человеческий зуб.

Коренной. Весь в пятнах зелени и крошечных дырочках.

Ужас накатил не сразу. Хватило времени собрать остальные плоды. В каждом был зуб.

В одном — клык. В другом — малый коренной.

А вот и резец.

И еще один коренной.

Тридцать два зуба. Полный набор. Все на месте.

До меня начало доходить.

Нет, я не завизжал. По-моему, это только в кино визжат от ужаса. А я просто содрогнулся и слез с дерева.

До вечера я промаялся, прикидывая всякие варианты. Ни один не внушал надежд.

Ночью, вернувшись на свое спальное дерево, я провел опыт. Снял одну сурикату с ветки и бросил вниз.

С громким писком она плюхнулась наземь. И тотчас бросилась обратно к дереву.

Вернулась ко мне под бок — с обычной для них наивностью. И тут же начала отчаянно вылизывать себе лапки. Похоже, ей крепко досталось. Пыхтела она вовсю.

Казалось бы — куда уж яснее? Но я хотел удостовериться сам. Я спустился по стволу, держась за веревку. Я давно уже навязал на ней узлы для удобства. Добравшись до самого низа, я задержался в каком-то дюйме от земли. Никак не мог решиться.

И все-таки спрыгнул.

Сначала я ничего не почувствовал. И вдруг обе ступни пронзила жгучая боль. Я взвизгнул. Чудом не упал. Изловчился схватиться за веревку и, подтянувшись, оторвался от земли. И принялся изо всех сил тереться о ствол подошвами. Полегчало — но самую малость. Я забрался на свою ветку. Сунул ноги в ведро с водой, привязанное у постели. Вытер их насухо листьями. Достал нож и убил двух сурикат — попытался унять боль их внутренностями и кровью. Но подошвы все равно жгло. Всю ночь. Я так и не смог уснуть — и не только от боли: меня терзала тревога.