Жизнь Пи

Нам тут, в Пондишери, еще повезло. Мы не страдали от садистов, досаждавших европейским и американским зоопаркам. И все-таки однажды у нас пропал бразильский агути – отец подозревал, что его украли и съели. У птиц – фазанов, павлинов, ара – выдергивали перья любители диковинных сувениров. Как-то раз мы поймали чокнутого, который крался с ножом к загону с азиатским оленьком, – безумец оправдывался, что решил-де проучить злого Равану (в «Рамаяне» тот похитил Ситу, жену Рамы, обернувшись оленем). Еще одного кретина схватили за руку, когда он собирался украсть кобру. Спасли обоих: кобру – от рабской доли и ужасной музыки, а вора – от верного смертельного укуса. Случалось нам разбираться и с камнеметчиками – они считали, что звери слишком разленились, и хотели их расшевелить. А однажды был случай с женщиной, которую лев сцапал за сари. Она закружилась, как юла, предпочтя смертельный стыд смертельному же исходу. И то был не просто несчастный случай. Женщина подошла к клетке, просунула руку и взмахнула краешком сари прямо перед львиной мордой, правда зачем – для нас так и осталось загадкой. Она не пострадала: очарованные мужчины толпой кинулись ей на выручку. Отцу же она взволнованно сказала: «Неслыханное дело – чтобы лев пожирал сари из хлопка! А я-то думала, они едят только мясо». Но больше всего нам докучали любители подкармливать животных. Хоть мы и глядели в оба, доктор Атал, наш ветеринар, мог определить по числу зверей, страдавших расстройствами желудка, какие дни были для зоопарка самыми горячими. Энтериты с гастритами, возникавшими от переедания углеводов, главным образом сахара, он называл «закусонитами». Жаль, что люди так падки на сладкое. И уверены, что зверям на пользу все, что ни дай. Как бы не так. У одного нашего губача случился тяжелейший геморрагический энтерит после того как кто-то угостил его тухлой рыбой, думая, что делает добро.

На стене сразу же за билетной кассой отец вывел огненной краской надпись:

ИЗВЕСТНО ЛИ ВАМ, КАКОЙ ЗВЕРЬ В ЗООПАРКЕ САМЫЙ ОПАСНЫЙ?

Стрелка указывала на занавесочку. К занавесочке всегда тянулось столько загребущих рук, что ее приходилось то и дело менять. А за нею висело зеркало.

Но из личного опыта я узнал, что куда более опасным, не чета нам, отец считает другого зверя, самого что ни на есть обычного, – встречается он на всех континентах и живет везде и всюду: это грозный вид Animalus anthropomorphicus, то есть зверь в человеческом представлении. Мы все хоть раз да видели его, а то и держали у себя дома. Зверь этот самый «смышленый», самый «ласковый», самый «дружелюбный», самый «верный», самый «чуткий». Такие звери таятся в засаде во всех магазинах игрушек и детских зверинцах. Что только про них не рассказывают! Они – извечные антиподы тех «вредных», «кровожадных», «наглых» животных, что так притягивают маньяков, о которых я уже говорил и которые, вооружившись кто тростью, кто зонтом, обрушивают на них всю свою ярость. В обоих случаях мы глядим на зверя и будто глядимся в зеркало. Навязчивая убежденность в том, что человек – пуп земли, – беда не только богословов, но и зоологов.

Ну а тот урок, что зверь есть зверь, в сущности и в жизни далекий от нас, я усвоил дважды: сперва – с отцом, а потом – с Ричардом Паркером.

Дело было однажды воскресным утром. Я тихо играл сам с собой. И тут послышался оклик отца:

– Ребятки, идите-ка сюда.

Что-то случилось. Голос его отозвался у меня в голове тревожным-сигналом. Я стал лихорадочно вспоминать, уж не натворил ли чего. Может, Рави что-то отчебучил? Я думал и гадал: что же на этот раз? Вошел в гостиную. Там была мама. Воспитанием детей, как и уходом за животными, у нас обычно занимался отец. Потом пришел Рави – с печатью вины на шкодливом лице.

– Рави! Писин! Сегодня я преподам вам урок, очень серьезный.

– Разве это так важно? – прервала его матушка. И покраснела.

Я сглотнул слюну. Раз уж матушка, всегда такая сдержанная, такая спокойная, встревожилась, даже расстроилась, значит, дело и правда дрянь. Мы с Рави переглянулись.

– Вот именно, – раздраженно бросил отец. – Может, когда-нибудь это спасет им жизнь.

Спасет жизнь! В голове у меня уже тренькал не крохотный колокольчик, а гудел набатный колокол, вроде тех, что слышатся с колокольни церкви Пресвятого Сердца, по соседству с нами.

– Да при чем тут Писин? Ему же только восемь! – не унималась матушка.

– Он-то больше всего меня и тревожит.

– Я ничего такого не сделал! – вырвалось у меня. – Наверно, Рави что-нибудь натворил! Он может.

– Чего? – возмутился Рави. – Ничего я не натворил. – И зло глянул на меня.

– Тише! – сказал отец, подняв руку. И посмотрел на матушку. – Гита, ты же сама видела, как Писин… В его годы мальчишки где только не шатаются, куда только не суют нос.