Жизнь по-американски

В Женеве достижение согласия по специфическим пунктам соглашения о ракетах средней дальности оказалось очень трудным, хотя Горбачев и я сошлись на нулевом варианте. Одна трудность, например, затрагивала Западную Германию. Гельмут Коль был озабочен тем, что если НАТО ликвидирует все ракеты средней дальности без параллельного усиления обычных вооруженных сил НАТО, то Западная Германия окажется слишком уязвимой для вторжения со стороны стран Варшавского Договора. Единственными остающимися средствами ядерного сдерживания будут ракеты с дальностью действия менее трех сотен миль, которые, если их использовать, из-за своей малой дальности действия неизбежно причинят вред немецким гражданам. Он хотел ликвидировать и эти ракеты меньшей дальности также. На экономической встрече в верхах в Венеции он и Маргарет Тэтчер не один час спорили на эту тему на одном из наших обедов. Маргарет считала, что если ракеты средней дальности (их дальность была от трехсот до трех тысяч трехсот миль) будут убраны из Европы, то ракеты с дальностью действия менее трехсот миль должны стоять на месте, так как они останутся единственным средством, чтобы сдержать агрессию против Западной Европы со стороны стран Варшавского Договора. Я принял сторону Гельмута по этому вопросу и согласился с ним, что ракеты малой дальности должны быть также убраны.

Затем Горбачев выдвинул другое препятствие, затрагивающее Западную Германию, на пути к соглашению о ракетах средней дальности. Его представители на переговорах в Женеве заявили, что договоренность относительно соглашения зависит от ликвидации Колем семидесяти двух установок для запуска ракет "Першинг-1А" устаревшей модели. Я заявил, что мы не можем вести переговоры за третью сторону, но посоветовал Гельмуту частным порядком, чтобы он добровольно ликвидировал эти ракеты в интересах разоружения.

По мере того как переворачивались листки календаря 1987 года, переворачивались и страницы истории. Мы все больше и больше убеждались, что Горбачев всерьез намерен провести важные экономические и политические реформы в Советском Союзе. Были намечены первые свободные выборы в стране, предпринимателей официально поощряли начинать занятие бизнесом, а в семидесятую годовщину революции в России Горбачев резко обрушился на Сталина, открывая путь для новой свободы в области изучения прошлого советской власти и совершенных ошибок.

Появились первые признаки того, что "тихая дипломатия" с Горбачевым эффективна. Хотя ни он, ни я не обсуждали этого публично, некоторые люди, чьи имена были в списках, которые я ему передал, из числа тех, которые хотели выехать из Советского Союза, стали получать разрешения на выезд. Однажды в августе рано утром меня разбудил Джордж Шульц и сообщил, что Владимир Фельцман, пианист, с которым он встречался в Москве, находится в Вене с женой и ребенком. Через несколько недель Фельцман прибыл в Соединенные Штаты, и Нэнси решила, что надо в порядке поощрения устроить ему концерт в Белом доме. Я навсегда запомнил ту страсть, с которой он играл первую вещь — "Знамя, усеянное звездами", и, как вы можете себе представить, в Восточной комнате в этот момент было много слез. Через несколько дней у меня был другой посетитель — бывшая преподавательница физики советской средней школы и поэтесса Ирина Ратушинская, автор рукописной поэмы, которую мне доставили контрабандой в 1984 году из советского ГУЛАГа, где она сидела в заключении за "антисоветскую агитацию и пропаганду". Ей разрешили выехать из России. Я узнал, что она живет в Чикаго, и пригласил ее в Белый дом.

Хотя советские войска продолжали воевать в Афганистане и СССР по-прежнему поддерживал повстанцев в Центральной Америке и в других местах, мы наконец увидели реальные действия со стороны Москвы.

Все же спустя почти два года с того момента, как Горбачев принял мое приглашение посетить Вашингтон, он еще отказывался назначить дату встречи, в основном из-за спора вокруг СОИ, который продолжался все лето до конца 1987 года. Он продолжал настаивать на том, чтобы мы отказались от нашего права проводить исследования по противоракетной обороне космического базирования, а я продолжал утверждать, что мы не откажемся.

По мере того как предположительная дата встречи в верхах продолжала отодвигаться, некоторые мудрецы начали предсказывать, что другой американо-советской встречи в верхах не будет, пока я не уйду в отставку. Но я чувствовал, что Горбачев по-настоящему хотел встречи в верхах и что он просто старается вытянуть все уступки, какие сможет. Я подозреваю, что он думал, что сопротивление некоторых демократов в конгрессе стратегической оборонной инициативе, так же как и мои проблемы во время дела "Иранконтрас", могут заставить меня уступить его требованиям по СОИ. Но я знал, что мы можем себе позволить подождать. Возможно, Горбачев не понимал, что именно нападки советского руководства на то или иное действие американских властей могут как раз наиболее эффективно стимулировать поддержку этому самому действию.