Жизнь по понятиям

Писатели, для которых характерен такого рода культурный дуализм, чувствуют себя одновременно питомцами и своего этноса, и русской культуры, что порождает и специфически двоящийся, – как называют его критики, – стиль магического реализма, и стремление видеть за явлениями, самыми, казалось бы, обыденными, но экзотичными с точки зрения европейца, их экзистенциальную, бытийную природу. Социальная действительность, как правило, трактуется этими писателями с позиций простодушного и пока не испорченного цивилизацией наблюдателя, так что механизм остранения, изученный еще Виктором Шкловским, работает в полную силу, а архаика подается не как сугубо этнографический материал, но как потенциально очень важный смысло– и образопорождающий ресурс. Поэтому все магические реалисты – по определению мифотворцы, стремящиеся из осколков этнической культуры собрать, будто паззл, свою гармонически непротиворечивую картину мира. И поэтому же, надо думать, практически за всеми авторами, работающими в этой манере, у нас закрепилась репутация писателей-философов или, по крайней мере, мудрецов, частью основанная на реальных свойствах их литературного дарования, а частью искусно культивируемая, поддерживаемая продуманной стратегией творческого поведения. И хорошо, заметим кстати, «конвертирующаяся» в переводы на другие языки, в признание международным сообществом их творчества как наглядного проявления естественного мультикультурализма.

См. МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ; НАПРАВЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ

МАНИФЕСТ ЛИТЕРАТУРНЫЙ

от лат. manifestum – призыв.

Борис Гиленсон в «Краткой литературной энциклопедии» называет манифестами «программные высказывания об эстетических принципах литературного направления, течения, школы» (1967), а Юрий Борев в своем словаре (2003) говорит о них как об «оглашении (прокламировании) основных (программных) художественных и социальных принципов, установок какого-либо художественного движения или направления».

Смысл слова, как видим, за несколько десятилетий практически не изменился, хотя и пополнился указанием на декларирование социальных принципов. И это правильно, так как большинство манифестов перестроечной и постперестроечной поры носят не столько эстетический, сколько социальный, идеологический характер. Начало положило «Письмо писателей России», где 74 литератора (их число позднее пополнилось) заявили, что «в последние годы под знаменами объявленных “демократизации”, строительства “правового государства”, под лозунгом борьбы с “фашизмом и расизмом”» в нашей стране «разнуздались силы общественной дестабилизации» и «происходит беспримерная во всей истории человечества массированная травля, шельмование и преследование коренного населения….» («Литературная Россия». 2.03.1990).

Как своеобразный ответ писателей-демократов тем литераторам, которых вскоре назовут «коммуно-патриотами» и «красно-коричневыми», прозвучало открытое письмо «Писатели требуют от правительства решительных действий», где, в частности, было сказано: «Эти тупые негодяи уважают только силу. Так не пора ли ее продемонстрировать нашей юной, но уже ‹…› достаточно окрепшей демократии?» («Известия». 5.10.1993).

Обмен такого рода декларациями шел несколько лет, чтобы, уже в ситуации апартеида, уступить место… Нет, не эстетическим манифестам, как можно было бы предположить, а игре – и в политику, и в эстетику.

Откровенно игровой смысл носит и объединившая круг авторов петербургского издательства «Амфора» идея вернуть Босфор и Дарданеллы заново создаваемой Российской империи, и триединство «Христианство, Традиция и Империя», декларируемое литературно-философской группой «Бастион» под водительством Дмитрия Володихина, и манифест постинтеллектуализма, сочиненный Львом Пироговым и какое-то время бурно обсуждавшийся на страницах еженедельника «Ex libris НГ». Трудно обнаружить собственно эстетическую компоненту, приметы художественного своеобразия и в концепциях нового реализма, манифестируемых, по крайней мере, тремя конфликтующими друг с другом группами прозаиков, и в программных заявлениях метафизических реалистов, вдохновленных примером Юрия Мамлеева.