Жизнь по понятиям

Вряд ли это оправданно. Гораздо разумнее причислять к разряду поэтов-филологов не всех начитанных авторов, а лишь тех из них, кто, – по замечанию Михаила Айзенберга, – «думает об устройстве словесных механизмов, а не о той работе, которая совершается с их помощью». Это позволит, с одной стороны, выделить сильные качества университетского стихотворчества, его адекватность современной культурной ситуации, так как, – говорит Дарья Суховей, – «само время декларирует возможность и необходимость поэта-филолога или прозаика-филолога – не столько филолога в академическом смысле, сколько человека, чувствительного к языковым сдвигам и умеющего думать о их (новом) значении». А с другой стороны, это же позволит указать и на опасности или, если угодно, достаточно узкие границы лирического филологизма. «Знания историка и филолога не засчитываются поэту», – жестко констатировал Сергей Аверинцев. А Владимир Новиков – процитируем его еще раз – обнаружил, что «филологическому стиху недоступны две эстетические крайности – виртуозный артистизм и речевая естественность», поэтому «синтез филологии и поэзии возможен и плодотворен в определенных пределах. Филология – дело сверхличное, здесь главное – уважение к преданию, точность факта, корректность аргументации. Поэзия всем этим может пренебречь во имя своих неконтролируемых целей».

Понимают ли поэты филологического склада ограниченность своих ресурсов? Кажется, не всегда. Чаще от них можно услышать нечто вроде вызова к непонятливой публике и недостаточно квалифицированным сегодняшним критикам: «Другая поэзия – это то, что требует другой критики. Критики, которая умеет вынести на свет обсуждения то, что укрыто “в целомудренной бездне стиха”, и отвечать образному смыслу на необразном, дискурсивном языке: не критики-оценки, а критики-понимания. Критики с богатым филологическим, философским, культурно-историческим инструментарием, потому что без него другая поэзия останется неуслышанной» (О. Седакова). Поэтому по аналогии с университетской поэзией, настаивающей на своей автономности, уже и в критике у нас образовался особый анклав, представленный, например, Данилой Давыдовым, Ильей Кукулиным и многими их сверстниками, где затемненной аутичности лирических смыслов разбираемых стихотворений соответствует постструктуралистски птичий язык, на котором ведутся эти разборы.

См. АУТИЗМ И КОММУНИКАТИВНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; ВМЕНЯЕМОСТЬ И НЕВМЕНЯЕМОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; ИНТЕРТЕКСТ, ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ; КНИЖНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; ПТИЧИЙ ЯЗЫК; ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОЗА; ЦЕНТОН; ЭСКАПИЗМ В ЛИТЕРАТУРЕ

ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОЗА, УНИВЕРСИТЕТСКИЙ РОМАН

К явлению, которое описывается этими терминами, у нас принято относиться к априорной предвзятостью. «Понятие “университетский роман”, как и “университетская поэзия”, – говорит Виктор Куллэ, – вызывает устойчивую ассоциацию с чем-то высоколобым, кастово замкнутым и не особо удобочитаемым – с продукцией, заведомо рассчитанной на университетских же преподавателей и постмодернистскую критику (протяжный зевок)».