Жизнь по понятиям

На заметку коммерческим издателям: можно ведь составить и своего рода антологию эпатажных текстов русских поэтов и прозаиков, открыв ее, предположим, Владимиром Маяковским («Я люблю смотреть, как умирают дети…»), продолжив Юрием Кузнецовым («Я пил из черепа отца…»), а завершив, например, Шишем Брянским («Л… Г…, еврейка, блядь, / Евреев надо всех расстрелять». Свое заслуженное место в этой антологии заняли бы и размышления Виктора Ерофеева о роли ненормативной лексики в отечественной истории («Мат – аналог русского империализма, слово «хуй» – как красный флаг над Рейхстагом – означает: мы дошли, мы победили»), и публицистический пассаж Дмитрия Ольшанского («Страна умерла, но в одной, отдельно взятой точке империи этому геополитическому убийству все-таки помешали. Не стоит село без праведника – Белоруссия, наш старый форпост в борьбе с Врагом, чудом выжила и назло всему “цивилизованному миру” демонстрирует, что можно жить по-другому. ‹…› Вопреки подловатым законам эпохи Лукашенко не сдался»), и иное многое.

Вплоть до рассказа поэтессы-акционистки Светы Литвак об одном из ее наиболее удачных перформансов: «Лето, дворик у входа в ОГИ, 16 июня – Блумов день, тусовка почитателей Джойса. “Тихая хрупкая женщина” в вызывающе открытом, коротком вечернем платье и светлом паричке походит к известному-художнику-акционисту Олегу Мавромати. Заведя светский разговор, я ближе придвигаюсь к художнику, пока его нога не оказывается между моими. Не прекращая беседы, я начинаю писать ему прямо на кроссовку. Я долго терпела, поэтому действие длится и длится. Художник, надо отдать ему должное, не двигается с места, продолжая бессмысленный разговор».

Возникшее, надо думать, у читателя предположение, что такого рода художественные приемы не имеют отношения к литературе, придется отклонить как неосновательное. Ибо именно благодаря таким приемам – как в случае с Маяковским, так и со Светой Литвак – формируется поэтический имидж, осведомленность о котором неизбежно повлияет на восприятие и самых обычных творений того или иного автора, даже если читатель и не осознает подобного эффекта.

См. АКЦИОНИЗМ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ; ИМИДЖ В ЛИТЕРАТУРЕ; НЕНОРМАТИВНАЯ ЛЕКСИКА; СКАНДАЛЬНЫЙ РОМАН; СКАНДАЛЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ; ШОК В ЛИТЕРАТУРЕ; ЭКСГИБИЦИОНИЗМ В ЛИТЕРАТУРЕ

ЭРОТИКА В ЛИТЕРАТУРЕ, ЭРОТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

от имени древнегреческого бога любви Эрота.

«Свобода приходит нагая…» – написал Велимир Хлебников. И не ошибся, так как первым приветом свободы явились для многих отнюдь не набоковская «Защита Лужина» в журнале «Москва» и не статьи Николая Шмелева в «Новом мире», а «Греческая смоковница» и «Эммануэль» на экранах комсомольских видеосалонов, статьи о проститутках и гомосексуалистах в газете «Московский комсомолец» и цветные календарики с полуголыми красотками. Не запоздали (или почти не запоздали) и книгоиздатели, вначале сосредоточившись на табуированной классике («Заветные русские сказки», собранные Александром Афанасьевым, «Лука Мудищев», приписываемый Ивану Баркову, «юнкерские поэмы» Михаила Лермонтова, «Баня» и «Возмездие» Алексея Толстого), а затем, классике вдогон, и на произведениях современных авторов – в диапазоне от полуанонимных «Похождений космической проститутки» до повести Юза Алешковского «Николай Николаевич».

Полиграфия поначалу была очень даже так себе, качество подготовки текстов никто и в голову не брал, зато спрос зашкаливал. И казалось, так дело и дальше пойдет – к тотальной сексуализации российской (и прежде всего бытовой, повседневной) культуры, тем более, что и во многих произведениях качественной (или претендующей на качественность) словесности доза эротизма или «опасливой похабщины» – как ядовито назвал это явление Сергей Довлатов – стала весьма ощутимой.