Жизнь по понятиям

Можно предположить, что именно эта преднамеренная формульность, апсихологизм и эмоциональная сухость стали причиной, по которой опыты С. Аверинцева были с недоумением встречены профессиональной критикой, а читателями стихов оценены, – по словам Бориса Колымагина, – как всего лишь «парадоксальный комментарий к его научным сочинениям». Еще меньше внимания досталось прозаику Юрию Куранову, который в последние годы жизни писал и (под псевдонимом Георгий Гурей) издавал свои духовные стихи, так же, как и С. Аверинцев, подчеркивая их косвенное, впрочем, отношение к собственно поэзии: «Когда я стал верующим, мне захотелось писать четверостишия, потому что ими очень точно можешь что-то выразить из состояния душевного. Я попросил Господа: Господи, дай мне силы и возможности писать четверостишия. И месяцев через восемь я начал писать эти четверостишия. ‹…› И я не рассматриваю эти стихи как литературное творчество, я их рассматриваю как послушание».

Такое авторское самоумаление, как и вообще умаление творческого начала в духовных стихах, превращает их в явление, маргинальное для художественной словесности. Что в принципе не исключает прикладного потенциала современной духовной поэзии, совершенно, правда, не востребованного пока Русской Православной Церковью. Хотя и тут есть исключения: Б. Колымагин, например, вспоминает, как в общине священника Георгия Кочеткова «не совсем поэтичные», с точки зрения критика, «псалмы в переводах Аверинценва пели во время службы, и они звучали совершенно нормально, то есть проникновенно, как и положено».

См. МАРГИНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА; ПРАВОСЛАВНАЯ СВЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА; ПРИКЛАДНАЯ ЛИТЕРАТУРА; ФОРМУЛЬНОЕ ПИСЬМО

Ж

ЖАНРЫ И СУБЖАНРЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ

от франц. genre – род, вид, стиль.

С жанрами у нас полная неразбериха.

Частью в этом повинен, конечно, творческий произвол писателей – после того, как Александр Пушкин написал роман в стихах, а Николай Гоголь свой роман «Мертвые души» назвал поэмой, уже мало кого удивят такие обозначения, как «оптимистическая трагедия» (Всеволод Вишневский), «повествование в рассказах» (Виктор Астафьев) и даже диковинное «в русском жанре» Сергея Боровикова. Недаром ведь еще Лев Толстой заметил, что «в новом периоде русской литературы нет ни одного художественного прозаического произведения, немного выходящего из посредственности, которое бы вполне укладывалось в форму романа, поэмы или повести». А наш современник Александр Агеев как само собою разумеющееся констатировал: «Жанровая система в русской литературе всегда была расплывчата. Видимо, поэтому наши писатели любят придумывать неожиданные и замысловатые жанровые определения».

Писателей можно и понять, и благословить на дальнейшие «поиски жанра» (эти слова к месту упомянуть – Василий Аксенов вынес их когда-то и в название, и в подзаголовок одного из своих романов). Гораздо труднее понять и простить профессиональных критиков, литературных журналистов, которые, что ни высказывание, путают жанры не только с жанровыми формами (форматами, субжанрами), но и с родами, с типами и видами словесности, поэтому NN будто бы пишет у нас и «в жанре фантастики», и «в жанре “альтернативно-исторической прозы”», и «в жанре романа» одновременно. Путаница терминологическая приводит к несообразностям аттестационного порядка, в силу чего Андрей Сергееев получает у нас Букеровскую (романную) премию за сборник жанрово разноприродных произведений, а сочинение Марины Вишневецкой «А.К.С (опыт любви)» стяжает премиальные лавры в конкурсах и на лучший рассказ, и на лучшую повесть.