Жизнь под обрез [сборник]

Гуров обратил внимание, что его сопровождающий избегает любых упоминаний о том, что свидание с Забродкиным проходит ночью, в неправильное время, по личной просьбе отставного капитана Гуменюка, в обход запрета капитана Теребякина. Все выглядело так, словно это была рядовая встреча подследственного с оперативником, ведущим расследование.

— В вашем распоряжении будет один час, — продолжал Судейкин. — Никаких записей прошу не делать. Через час я приду за Забродкиным.

После этого он вышел, а Гуров остался стоять в ожидании. Послышались шаги, дверь открылась, и тот же Судейкин ввел человека, который признался в убийстве директора Кашкина.

— Арестованный Забродкин доставлен, товарищ полковник! — отрапортовал сотрудник ФСИН.

Гуров понял, зачем были произнесены эти слова: таким способом Судейкин как бы представил арестованному человека, с которым тот будет иметь дело, и показал, что беседа будет носить официальный характер.

Судейкин вышел, и Гуров остался наедине с арестованным охранником. Иван Забродкин был человек среднего роста, невзрачной наружности, весь какой-то пришибленный. Он только один раз, в самом начале, взглянул на сыщика, а затем уставился куда-то в угол и упрямо смотрел только туда.

— Садись, Забродкин, — сказал ему Гуров. — Поговорить надо.

Арестованный сел, спрятав ноги под стул, а руки — между колен. Гуров остался стоять, глядя на охранника сверху вниз.

— Значит, уток стреляли? — спросил он.

Забродкин вскинул голову, на секунду Гуров увидел его глаза.

— Да, на уток охотились, значит, — скороговоркой произнес задержанный, — охоту вот разрешили, мы и охотились.

— В лесу, значит, охотились? — продолжал спрашивать сыщик.

— Да, в лесу, мы всегда в лесу, там удобно, — с готовностью отвечал Забродкин.

— А утки там летали?

— Ну да, были уточки, были…

— И много вы настреляли?

Забродкин, который уже открыл рот, чтобы дать очередной быстрый ответ, вдруг запнулся — словно на бегу наткнулся на стену. Покрутил головой, словно искал ответ на стенах комнаты, затем с запинкой произнес:

— Да нет, что-то не пошло… почти ничего и не добыли…

— Почти ничего — значит, что-то все же добыли? Сколько? Одну утку? Две?

— Да одну, наверное…

— И кто же ее убил?

— Да я, наверное…

— И где эта утка?

— Утка… Это… Ну я ее домой забрал…

— А если я твою жену спрошу, приносил ты домой утку или нет, что она скажет?

— Не знаю я, что она скажет… — угрюмо ответил охранник. — Откуда я знаю?

— А из чего ты стрелял на этой охоте?

— Из карабина, из чего еще? Я из карабина…

— А Кашкин из чего стрелял?

И снова этот простой вопрос поставил охранника в тупик. Он покрутил головой, открыл рот, закрыл, потом все же ответил:

— Из ружья он стрелял, из чего же еще? Из ружья…

— Какой марки было ружье?

Вот на этот вопрос Иван Забродкин точно не знал ответа. Он умоляюще взглянул на сыщика и признался:

— Не знаю я…

— Как же ты не знаешь? — удивился Гуров. — Разве не ты ему ружье заряжал? В твоих показаниях написано, что ты заряжал.

— Ну, если записано, значит, я заряжал, — покорно отвечал охранник.

— А если заряжал, как ты можешь не знать, какой марки было ружье?

— Я не заметил…

— А что пили перед охотой?

И снова Забродкин не знал, что отвечать. От напряжения у него аж скулы свело. Помедлив минуту, он ответил:

— Пили это… водку, конечно, пили.

— И Кашкин водку пил?

— Нет, он не пил… А может, пил… Не помню я…

— А на чем вы приехали в лес, на какой машине?

— Не помню… — с отчаянием в голосе повторил охранник. — Память у меня плохая…

Гурову все стало ясно. Задавать дальнейшие вопросы не имело смысла: было понятно, что все ответы охранника будут ложью. Он не был с директором в лесу, никто не стрелял ни из карабина, ни из ружья, и утки убитой не было, и водку никто не пил — тем более что покойный директор, как Гуров уже знал, пил мало и не терпел, чтобы пили его подчиненные. Охранник Забродкин врал, признаваясь в убийстве, которое он не совершал. Оставалось выяснить, что заставило его пойти на эту ложь. Допрос переходил в новую стадию, когда все становилось серьезным. И чтобы подчеркнуть этот новый характер их беседы, Гуров сел за стол, наклонился ближе к арестованному и сказал:

— Да, я вижу, Иван, что ты многого в этой истории не помнишь. А не помнишь ты не потому, что память у тебя плохая, и не потому, что водку пил. Ты ничего этого не помнишь потому, что ничего этого не было. Ты не ездил в тот день с директором на охоту, и уток вы не стреляли, и не убивал ты его. И с повинной на другой день не приходил. И ты все это даже не выдумал — за тебя другие выдумали. Я так понимаю, что вечером они к тебе приехали, забрали из дома и начали «задушевно беседовать». Так все было?

И, поскольку охранник продолжал молчать, сыщик строго повторил, повысив голос:

— Так или не так?

И тут Забродкина наконец прорвало. Как видно, постоянное вранье, которым он занимался последние три дня, его угнетало, ему хотелось высказать правду. И теперь он почувствовал, что от него хотят услышать именно правду, а не внушенную ему ложь. И он заговорил.