Читаем Жизнь поэта полностью

В этот приезд Пушкин посетил Московский университет.

Это было 27 сентября 1832 года. «Когда он (Пушкин) вошел с Уваровым22, для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии... - вспоминал об этом посещении, студент И. А. Гончаров, будущий знаменитый писатель. - Перед тем однажды я видел его в церкви, у обедни - и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня в памяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость России - передо мной в пяти шагах! Я не верил глазам. Читал лекцию Давыдов, профессор истории русской литературы».

Прерывая лекцию, Уваров, замечает Гончаров, сказал, обращаясь к студентам и указывая на Давыдова и Пушкина: «Вот вам теория искусства, а вот и самое искусство...». Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно, заранее приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов оканчивал лекцию. Речь шла о «Слове о полку Игоревом». Тут же ожидал своей очереди читать лекцию после Давыдова и Каченовский. Нечаянно между ними завязался, по поводу «Слова о полку Игоревом», разговор, который мало-помалу перешел в горячий спор.

«Подойдите ближе, господа, это для вас интересно», - пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили Пушкина, Уварова и обоих профессоров. Не умею выразить, как велико было наше наслаждение - видеть и слышать нашего кумира.

Я не припомню подробностей их состязания, - продолжает Гончаров, - помню только, что Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож...»

Гончаров подробно описывает далее внешний облик поэта, сравнивая при этом портреты двух художников:

«С первого взгляда наружность его казалась невзрачною. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых потом не забудешь. В позе, в жестах, сопровождающих его речь, была сдержанность светского, благовоспитанного человека. Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского. Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком открытыми, почти выпуклыми, нос выдающимся - это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорциональная лицу, голова, с негустыми, кудрявыми волосами».

Собираясь на эту встречу, Пушкин писал 27 сентября жене: «Сегодня еду слушать Давыдова... но я ни до каких Давыдовых, кроме Дениса (его большого друга, партизана и поэта. - А. Г.), - не охотник - а в Московском университете я оглашенный. Мое появление произведет шум и соблазн, а это приятно щекотит мое самолюбие».

После посещения университета Пушкин делился своими впечатлениями в письме к На талъе Николаевне: «На днях был я приглашен Уваровым в университет. Там встретился с Каченовским (с которым, надобно тебе сказать, бранивались мы, как торговки на вшивом рынке). А тут разговорились с ним так дружески, так сладко, что у всех предстоящих потекли слезы умиления».

* * *

Закончив дела, Пушкин, после трехнедельного пребывания в Москве, снова вернулся 13 октября 1832 года в Петербург.

Близилась зима, но она не радовала поэта. Наталья Николаевна, увлекаясь балами, все больше и больше втягивалась в светский круг столицы. Необходимость сопровождать ее отвлекала Пушкина от работы.

«Блестящий свет и ветреное и рассеянное существование» - так охарактеризовал Пушкин тогдашнюю обстановку своей жизни и в конце февраля писал Нащокину: «Жизнь моя в Петербурге ни то ни се. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде - все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения».

«Пушкина нигде не встретишь, как только на балах, - с сожалением замечал Н. В. Гоголь в письме от 8 февраля 1833 года своему другу А. С. Данилевскому. - Там он протранжирит всю жизнь свою, если только какоинибудь случай, и более необходимость не затащут его в деревню...»

Одна из современниц, А. Д. Шевич, рассказывала, что на придворных балах Пушкину бывало просто скучно. Стоя как-то возле нее, пока Наталья Николаевна танцевала, позевывая и потягиваясь, он сказал два стиха из старинной песни:

Неволя, неволя, боярский двор,

Стоя наешься, сидя наспишься.

Так продолжалось всю зиму. Наталья Николаевна ждала в это время уже второго ребенка...

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ 

ВОЛГА, УРАЛ, БОЛДИНО 

1833 

«Путешествие нужно мне нравственно и физически»

Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мной описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою.

А. С. Пушкин. «История Пугачева»

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 знаменитых евреев
100 знаменитых евреев

Нет ни одной области человеческой деятельности, в которой бы евреи не проявили своих талантов. Еврейский народ подарил миру немало гениальных личностей: религиозных деятелей и мыслителей (Иисус Христос, пророк Моисей, Борух Спиноза), ученых (Альберт Эйнштейн, Лев Ландау, Густав Герц), музыкантов (Джордж Гершвин, Бенни Гудмен, Давид Ойстрах), поэтов и писателей (Айзек Азимов, Исаак Бабель, Иосиф Бродский, Шолом-Алейхем), актеров (Чарли Чаплин, Сара Бернар, Соломон Михоэлс)… А еще государственных деятелей, медиков, бизнесменов, спортсменов. Их имена знакомы каждому, но далеко не все знают, каким нелегким, тернистым путем шли они к своей цели, какой ценой достигали успеха. Недаром великий Гейне как-то заметил: «Подвиги евреев столь же мало известны миру, как их подлинное существо. Люди думают, что знают их, потому что видели их бороды, но ничего больше им не открылось, и, как в Средние века, евреи и в новое время остаются бродячей тайной». На страницах этой книги мы попробуем хотя бы слегка приоткрыть эту тайну…

Александр Павлович Ильченко , Валентина Марковна Скляренко , Ирина Анатольевна Рудычева , Татьяна Васильевна Иовлева

Биографии и Мемуары / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное