Жизнь поэта

В Петербурге между тем заканчивалось следствие по делу декабристов. Стремясь окончательно подавить вольнолюбивые настроения, Николай преобразовал Особую канцелярию при министерстве внутренних дел в III отделение собственной его величества канцелярии, а генерал-адъютанта Бенкендорфа назначили шефом жандармов и командующим императорскою Главною квартирою.

15 июля в «Русском инвалиде» был опубликован манифест от 13 июля по поводу окончания Верховным уголовным судом дела о восставших. В манифесте было сказано, что «преступники восприняли достойную их казнь».

В конце июля приговор Верховного суда над декабристами стал известен в Михайловском и Тригорском.

Пять человек, которых Пушкин близко знал, были повешены: К. Ф. Рылеев, П. И. Пестель, С. И. Муравьев-Апостол, М. П. БестужевРюмин и П. Г. Каховский.

Тридцать один человек были осуждены по первому разряду к смертной казни отсечением головы, впоследствии замененной вечной каторгой. С одиннадцатью из них Пушкин был знаком.

П. А. Осипова как-то показала Пушкину поразившую его запись, сделанную в Тригорском в черном сафьяновом альбоме рукою казненного С. И. Муравьева-Апостола. После первой записи, сделанной Осиповой, Муравьев-Апостол написал по-французски: «Я тоже не боюсь и не желаю смерти. Когда она явится, она найдет меня совершенно готовым. 16 мая 1816 года».

Запись эта была сделана еще тогда, когда только начали образовываться тайные общества. Сердцем, быть может, чувствовал Сергей МуравьевАпостол, что гибель его предрешена, и через десять лет он мужественно пошел ей навстречу...

В тот день, когда в Михайловское пришло известие о казни пяти декабристов, Пушкин занес в дневник короткую зашифрованную запись: «Уел. О С. Р. П. М. К. Б. 24».

Запись эта расшифровывается так: «Услышал о смерти Рылеева, Пестеля, Муравьева, Каховского, Бестужева 24 июля 1826 года».

«Повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна», - написал Пушкин 14 августа П. А. Вяземскому.

Мысли о казненных не покидают Пушкина. Он писал тогда в Михайловском пятую главу «Евгения Онегина», и на рукописи ее появляются портреты и рисунок виселицы с пятью повешенными и надпись: «И я бы мог как...»

* * *

Пушкин все же не терял надежды вырваться наконец из неволи. Через месяц после восстания он писал П. А. Плетневу: «Кстати: не может ли /Чуковский узнать, могу ли я надеяться на высочайшее снисхождение, я шесть лет нахожусь в опале, а что ни говори - мне всего 26. Покойный император в 1824 году сослал меня в деревню за две строчки нерелигиозные - других художеств за собою не знаю. Ужели молодой наш царь не позволит удалиться куда-нибудь, где бы потеплее? - если уж никак нельзя мне показаться в Петербурге - а?

Прости, душа, скучно мочи нет».

Тогда же, в двадцатых числах января 1826 года, Пушкин обращается к Жуковскому. Он пишет, что его легко уличить в политических разговорах с каким-нибудь из обвиняемых, - а между ними друзей его довольно, но если правительство захочет прекратить опалу, он готов с ним уславливаться (буде условия необходимы). Однако добавляет: «Вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня. Мое будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения со мною правительства etc».

И заканчивает: «Прежде, чем сожжешь это письмо, покажи его Карамвину и посоветуйся с ним. Кажется, можно сказать царю: Ваше величество, если Пушкин не замешан, то нельзя ли, наконец, позволить ему возвратиться?»

И 7 марта снова обращается к Жуковскому: «Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости».

Жуковский ответил Пушкину: «Ты ни в чем не замешан - это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством... не просись в Петербург. Еще не время. Пиши Годунова и подобное: они отворят дверь свободы».

Жуковский был воспитателем наследника престола, жил в Зимнем дворце и, конечно, имел основания советовать Пушкину пока «не проситься в Петербург».

* * *

После объявления приговора тайный агент доносил управляющему III отделением фон Фоку, ведавшему всем аппаратом тайной полиции и политическим сыском: «Все чрезвычайно удивлены, что знаменитый Пушкин, который всегда был известен своим образом мыслей, не привлечен к делу заговорщиков».

Фон Фок поспешил направить в Михайловское агента Бошняка вместе с фельдъегерем с заданием произвести «возможно тайное и обстоятельное исследование поведения известного стихотворца Пушкина, подозреваемого в поступках, клонящихся к возбуждению и вольности крестьян», арестовать его и отправить «куда следует, буде он оказался действительно виновным». Бошняку был выдан открытый лист на право ареста Пушкина.