Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями]

Я полагаю, бесполезно, сударь, далее настаивать на этом вопросе, я знаю, что адресуюсь к честному человеку, а также к брату, который всегда изъявлял искреннюю привязанность к сестре. Достаточно будет поэтому, что я изложил в нескольких словах мое положение в отношении вашей сестры, чтобы вы поспешили пойти навстречу моему законному требованию.

Именно с этой надеждой имею честь заверить вас в моем высоком уважении и совершенном почтении, ваш нижайший и покорнейший слуга Б. де Геккерн»^{490}.

Как видно, письма из Сульца, постоянно напоминающие о долге (и долгах) Гончаровых, звучали все настойчивее. Каждый требовал то, на что он вправе был рассчитывать и чего ему, очевидно, недоставало.

28 июня 1838 года

Наталья Николаевна тоже обратилась к Нащокину с просьбой. Но просьба просьбе — рознь!..

28 июня 1838 года Наталья Николаевна пишет письмо Павлу Воиновичу и на сей раз просит прислать все сочинения Бальзака, «чем вы много обяжете женскую нашу обитель».

Находясь в «обители», в Полотняном Заводе, она хлопочет также и о получении гравированного в 1838 году Н. И. Уткиным портрета Пушкина. Когда же портрет был получен, по просьбе Натальи Николаевны его поместили на внутренней крышке ее шкатулки, в которой она бережно хранила письма мужа, ей адресованные. (Сколько их было всего — неизвестно, но до наших дней сохранилось 78.)

История создания этого портрета восходит к 1825 году, когда Пушкин хотел привлечь замечательного гравера Уткина к иллюстрированию своего сборника «Стихотворения».

Первую гравюру Николай Иванович выполнил с живописного портрета Пушкина кисти Ореста Кипренского. В 1828 г. она была приложена к альманаху Дельвига «Северные цветы», о чем сохранился отзыв Евгения Баратынского: «Портрет твой в „Северных цветах“ чрезвычайно похож и прекрасно выгравирован». Отец Поэта также считал эту гравюру лучшим изображением Пушкина: «Лучший портрет моего сына есть тот, который написан художником Кипренским и гравирован Уткиным».

Незадолго до своей смерти Пушкин обратился к Николаю Ивановичу с просьбой повторить портрет для готовящегося сборника стихотворений. Эту просьбу Александра Сергеевича художник-гравер выполнил уже после его кончины, в 1838 г. Портрет был помещен в первом томе посмертного собрания сочинений Поэта.

Лев Сергеевич Пушкин, находясь в действующей армии на Кавказе, просил своего отца прислать ему именно этот портрет погибшего брата.

В то время, когда друзья и близкие Поэта собирали по крупицам все, что имело отношение к его памяти, других больше занимали проблемы новоявленного Герострата, его «печальная история».

21 июля 1838 года

Лето 1838 года сохранило сентиментальный штрих, исполненный сиятельной рукою, характеризующий подлинное отношение российского двора к персоне Дантеса. Императрица Александра Федоровна, которой только что минуло 40 лет, имела слабое здоровье, чем и были вызваны ее частые заграничные путешествия[92]. Находясь на родине — в Германии, она писала своей поверенной в сердечных делах Софи Бобринской:

‹‹21 июля 1838 года.

…Как вы поживаете на Островах? Кто вас навещает, кто верен вашим предвечерним собраниям? Я вспоминаю бедного Дантеса, как он бродил перед вашим домом. Не удивляйтесь, что я о нем думаю, я читала описание дуэли в поэме Пушкина Онегин, это мне напомнило ту печальную историю. Одно место меня поразило своей правдивостью, напомнив о Бархате (друге и сослуживце Дантеса Александре Трубецком, фаворите императрицы. — Авт.):

В красавиц он уж не влюблялся
И волочился как-нибудь,
Откажут — мигом утешался,
Изменят — рад был отдохнуть,
Он их искал без упоенья
И оставлял без сожаленья…

››[93]^{491}.

К слову сказать, еще в 1821 г. Василий Андреевич Жуковский, обучая будущую императрицу Александру Федоровну русскому языку, посвятил ей стихотворение, назвав ее именем индийской принцессы Лалла-Рук. Благоговея перед ее совершенством, он восклицал:

…Ах! не с нами обитает
Гений чистой красоты…

Пушкин же, вослед за Жуковским, отождествлял Александру Федоровну с именем Лалла-Рук в восьмой главе «Евгения Онегина»:

И в зале яркой и богатой,
Когда в умолкший, тесный круг,
Подобно лилии крылатой,
Колеблясь, входит Лалла-Рук
И над поникшею толпою
Сияет царственной главою,
И тихо вьется и скользит
Звезда — Харита меж Харит

И взор смешенных поколений

Стремится ревностью горя
То на нее, то на царя…

Наверное, для высочайшего лица вполне закономерно, что чтение «Евгения Онегина» навевает высочайшему лицу (то есть императрице, воспетой в романе) воспоминания не о самом авторе-Поэте, а о его убийце.

2 сентября 1838 года