Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями]

Однако Опека, учрежденная над малолетними детьми и имуществом Пушкина, распорядилась иначе. Справедливости ради стоит заметить, что решение Опекунского совета в пользу Натальи Николаевны и ее детей было единственно верным, состоялось вовремя и к месту, ибо интересы Сергея Львовича Пушкина (деда ее детей) лежали тогда совсем в иной плоскости. Еще с 1838 года его одолевала страсть к 18-летней Маше Осиповой, годившейся ему разве что во внучки. Об этом же писала мужу в Варшаву и его дочь Ольга Сергеевна, на короткое время приезжавшая в Петербург:

«13 января 1841 года.

… Отец мой влюбился в Машу Осипову, говорят, он делал ей предложение, но она только насмеялась в ответ»^{593}.

23 января 1841 года

Н. Н. Пушкина специальным письмом была оповещена о том, что она утверждается опекуншей Михайловского с тем, «чтобы вверить непосредственный надзор за упомянутым имением», освободив от этой обязанности Сергея Львовича.

Наконец-то желание вдовы Поэта посетить Михайловское совпало с необходимостью поехать туда, чтобы «приступить к надлежащему заведыванию имением тем».

Помимо деловой стороны вопроса, ей предстояла первая поездка с детьми к могиле их отца.

Страстное воззвание Николая Полевого о создании памятника Пушкину, брошенное в бесплодную почву российской действительности зимой 1837 года, не было услышано и не дало всходов ни в ту весну, ни в четыре последующих после роковой дуэли. Рассчитывать Наталье Николаевне нужно было только на свое усердие и настойчивость.

Мраморное надгробие на могилу Пушкина, заказанное в мастерской «монументальных дел мастера» Александра Пермагорова вдовой Поэта при содействии Опекунского совета, было изготовлено еще в ноябре 1840 года. Тогда же Наталья Николаевна распорядилась, чтобы оно было доставлено в Михайловское. Михаилу Ивановичу Калашникову, который в 1820-х гг. был управляющим имением, надлежало осуществлять надзор за отправкой и доставкой памятника. Установка надгробия была отложена до приезда вдовы в ее псковскую деревню.

24 января 1841 года

Близкий друг Пушкина, профессор, а с 1840 по 1861 г. — ректор Петербургского университета, П. А. Плетнев (по воспоминаниям современников, являясь на лекции, он «имел обыкновение приносить с собой какую-то черную трость, которую, вовсе не нуждаясь в ней, не выпускал из рук; уверяли, что эта трость досталась ему на память от Пушкина»^{594}), писал Якову Гроту о своем визите к Наталье Николаевне:

«24 января 1841 года.

…Во вторник 21 января на последнее время вечера поехал я к Natalie Пушкиной. Мы просидели одни. Она очень интересна. Я шутя спросил ее: скоро ли она опять выйдет замуж? Она шутя же отвечала, что во-первых, не пойдет замуж, во-вторых, никто не возьмет ее. Я ей советовал на такой вопрос всегда отвечать что-нибудь одно, ибо при двух таких ответах рождается подозрение в неискренности, и советовал держаться второго. Так нет, — лучше хочет твердить первое, а в случае отступления сказать, что уж так судьба захотела»^{595}.

30 января 1841 года

Яков Грот — П. А. Плетневу из Гельсингфорса.

«…Из двух ответов Пушкиной и я предпочел бы тот, который она выбрала: но из ее разговора я с грустью вижу, что в сердце ее рана уже зажила! Боже! Что же есть прочного на земле?»^{596}.

Столь категоричное мнение Якова Грота, в общем-то, просвещенного человека, академика и биографа Пушкина, вызвало желание у одного из друзей опального Поэта — Петра Александровича Плетнева, пять дней спустя возразить своему адресату и, таким образом, защитить Наталью Николаевну: «…не обвиняйте Пушкину. Право, она святее и долее питает меланхолическое чувство, нежели бы сделали это многие другие»^{597}.

В конце января из Франции Екатерина Геккерн шлет в Полотняный Завод брату Дмитрию одно за другим два письма:

«Сульц, 26 января 1841 г.

Я хочу быть более любезной чем ты, дорогой Дмитрий, и спешу ответить на твое последнее письмо, потому что мне очень хочется доказать тебе своей аккуратностью всю ту радость, которую я испытываю, получая вести от вас. Я в особенности хочу, чтобы ты был глубоко уверен в том, что все то, что мне приходит из России, всегда мне чрезвычайно дорого, и что я берегу к ней и ко всем вам самую большую любовь. Вот мое кредо!

Я в самом деле в отчаянии, именно в отчаянии, дорогой друг, в связи с плохим состоянием твоих дел. Боже мой, когда же будем мы иметь счастье видеть хоть какое-то просветление! Мы все в этом так нуждаемся, потому что я тоже нахожусь в ужасном затруднении с деньгами из-за твоих задержек с присылкой, уверяю тебя, что я страдаю от этого не меньше, чем вся остальная семья. Дети мои растут, следственно, расходы не уменьшаются, а доходы исчезают. Все, о чем я тебя прошу, дорогой брат, это подумать обо мне, когда ты думаешь о сестрах, и верить, что я не сомневаюсь в твоем добром расположении.