Жизнь после смерти

Утро понедельника, все очень заняты, но Богер ждет нас у своего стола, дабы отвести в подвал с архивом. И в течение пяти минут мы получаем оба завещания. На ящиках с папками старых судебных дел Грант устраивает нечто вроде временного столика. Большинство коробок предназначены для хранения папок, но на одной написано: «Свиная колбаса Орелла». Сперри натягивает на руки ярко-голубые резиновые перчатки, берет оба завещания и укладывает их в сканер. Теперь, выводя тексты на экран компьютерного монитора, он может просматривать документы как с одной стороны, так и с другой, подчеркивая любые элементы по собственному выбору. Поскольку оба текста написаны от руки, мы думаем, что в качестве образцов почерка стоит взять два длинных фрагмента и сравнить их. Однако специалист быстро определяет: первый документ писал не тот человек, который поставил на нем свою подпись. Вероятно, это сделал юрист, поскольку текст составлен типичным образом и на бумаге обычного для таких документов формата. Второе завещание, говорит Сперри, от начала и до конца выведено одним почерком и представляет собой забавное сочетание юридических оборотов и домашнего корпения над заданием. Написано оно на листке линованной бумаги из школьного блокнота.

Прочитав главу 27 из Книги Бытия я Джеймс Л. Чаффин выражаю свою последнюю волю в данном завещании я хочу чтобы после того как тело мое похоронят имущество мое было поровну разделено между четырьмя моими детьми если они будут живы к моменту моей смерти мое движимое и недвижимое имущество должно быть разделено равными долями если дети мои не будут живы доли должны перейти к их детям и если она будет жива все вы должны заботиться о своей мамочке и это моя последняя воля и завещание. На обороте удостоверяю что написано мной собственноручно с приложением печати

Джас Л. Чаффин

Сперри смог сразу же сказать: кто бы ни писал второе завещание, текст его не переписывался с какого-то образца: почерк – слишком плавный, естественный, быстрый и уверенный. Подделывать его, поясняет Сперри, это то же самое, что подделывать живопись. Человек должен продвигаться вперед медленно и осторожно, ненадолго приостанавливаясь, а затем продолжая начатое и время от времени поправляя отдельные буквы. Я читала об этом в «Сомнительных документах» («Questioned Documents») – классическом в данной области труде, написанном невероятно сведущим и порой весьма раздражительным Альбертом Осборном (Albert Osborn). «Тот, кто пишет искренне, часто как бы и не думает, что делает его ручка, – замечает он. – Напротив, написанное неискренне, если внимательно проанализировать текст, убедительно показывает: автор его только и думал о том, что и как пишет… Неумный расследователь часто не понимает этого». Нам стало совершенно ясно, что текст второго завещания был написан безо всякого напряжения. Значит, либо второе завещание писал сам Джеймс Л. Чаффин, либо тот, кто совершенно не беспокоился о необходимости подделывать почерк завещателя.

Грант продолжает свою работу, переходя к сравнению подписей на обеих бумагах. Весьма вероятно, что первый из двух текстов подписал сам Чаффин – его руку удостоверили два свидетеля. Второй текст никто не удостоверил, и цель Сперри – определить, действительно ли его написал сам старый фермер. Это сложная задача, поскольку два документа разделяют 14 лет. Почерк – и особенно подпись – человека с течением времени могут изменяться.

Тем не менее Сперри делает свой вывод. «Это старая аксиома, – заявляет он, стягивая с рук перчатки. – Вы не сумеете писать лучше, чем можете». Иными словами, я, например, не смогу убедительно подделать подпись своей матери. У нее был красивый, плавный, можно сказать, каллиграфический почерк, а я пишу как курица лапой. Мама могла бы подделать мой почерк, но не наоборот. Когда манера письма человека «достигает зрелости» – обычно к 18–19 годам, – он пишет в полную силу своих способностей. И вряд ли когда-нибудь его почерк сможет улучшиться. С другой стороны, он может ухудшиться с наступлением старости и одряхления: зрение становится хуже, пальцы теряют гибкость, рука начинает дрожать.