Жизнь после смерти. 8 + 8

Она впервые рассказывала о своей личной жизни другим людям, да еще так долго и подробно. Никогда прежде Она ни с кем не делилась. Ни с мамой, ни с друзьями, ни тем более со своим нынешним мужем. Все грустные моменты ее жизни хранились внутри нее, причем очень, очень глубоко. Так глубоко, что Она сама думала, что о них позабыла. Однако они, как зерно, брошенное в землю, проросли в ее сердце и неизменно оставались в нем. Она все время винила других — свою мать, отца, после замужества — своего мужа, Она считала, что по их вине ей приходится жить без сына.

«Я ошиблась. Это я вынудила свою маму умереть. Но теперь это уже не важно. Мама мертва, последняя нить, связывающая ее с этой жизнью, оборвалась. Сейчас можно с легкостью умереть».

— В одном я не похожа на свою мать, не хочу своей смертью никого отягощать. Хочу уйти далеко-далеко, чтобы никто не нашел, — сказала Она.

Кто-то, засмеявшись, откликнулся:

— Прям как я. Когда начали строить эту Большую реку и в моей деревне уничтожали поля, прокладывали русло, заливали бетоном фундамент, я каждый день ходил смотреть, ждал, когда вода пойдет.

— Смотри, какие высокие бетонные стены укрепляют берега, если броситься в реку — почитай, верная смерть, даже захотят вытащить из воды, все равно не сумеют, — вступил в разговор еще один человек:

— Сейчас вокруг прибрежной зоны они еще выше сделали ограждение, но возле водопропускной трубы, что у деревни Ванчжуан, одна из опор сломалась, я там пролез, а потом на береговое укрепление вскарабкался. Не хотел, чтоб меня сыновья нашли.

Та беспрерывно рыдающая старуха вдруг успокоилась и тоже вступила в беседу:

— В нашем поселке Учжэнь люди шутят: как только воду пустили, так река стала людей убивать и всех мертвецов с собой в Пекин уносить.

Говорила старуха зычно, с категорично-насмешливой интонацией, словно боялась, что кто-то украдет ее остроумное замечание.

Все, перебивая друг друга, с самодовольным видом принялись хвастать, как им удалось прорваться за металлическое ограждение, взобраться на высокий забетонированный откос и подпорную стену и броситься в реку.

Она, не сознавая того, тоже рассказывала.

Та женщина в платье приближалась к ней все ближе и ближе, ее взгляд источал любовь, страдание, надежду, ей в одну минуту казалась, что она откуда-то знает ту женщину, но в следующую минуту казалось, что они незнакомы.

Она лишь могла спросить: «А ты почему по этой дорожке пошла? Выглядишь такой веселой».

— Знаешь, я… Я не такая, как ты, я радостной умерла, потому что одного человека отругала на чем свет стоит, а потом уже умирать пошла.

Женщина говорила быстро, не делая пауз, слова сыпались изо рта, как горох из дырявого мешка.

— Я сегодня с моим Ли два часа по телефону разговаривала. И все два часа его бранила. Мы два месяца не общались. Мой бывший, ну который отец моего сына, он повесился. Перед смертью велел нашей невестке написать мне письмо, сообщить, что хочет в последний раз со мной повидаться. Да он каждый день хотел со мной повидаться! А невестка не стала мне сообщать. Не хотела, чтоб я возвращалась, боялась, что вернусь и сяду ей на шею, придется кормить меня до конца моих дней. Старый хрыч с открытыми глазами помер, как ни старались, не смогли закрыть, а это что значит? Что даже после смерти не будет ему покоя. Невестка перепугалась, боялась, что старикан превратится в злого духа и за ними придет. На первые, вторые, третьи семь дней всякий раз просила меня приехать бумагу на могиле жечь. Ни разу не ездила. Мы с ним более десяти лет в разводе, с чего вдруг мне туда ехать понадобилось.

Когда со мной развелся, старый хрен не слишком много выиграл, пил каждый день. Водкой травил себя, не повесился бы — все равно не жилец.

Она взглянула на тараторившую женщину и не увидела на ее лице даже тени огорчения, словно речь шла о чужих людях.

— Я на заработки уехала, там и сошлась с моим Ли. Он поваром работал, я — подавальщицей. По правде говоря, мы и раньше друг друга знали, жили ведь в соседних деревнях. Я не сразу со своим хрычом развелась, только и знала, что вдали от дома деньги заколачивала, дом семье десятикомнатный построила, сына до восемнадцати лет дотянула, тогда и ушла с чистой совестью. Старому хрычу и возразить-то было нечего.