Жизнь после жизни

Вспомнив доктора Келлета и его беседы о реинкарнации, Урсула задумалась, кем хотела бы стать в следующей жизни. Деревцем, решила она. Сильным прекрасным деревцем, танцующим на ветру.

Внимание Би-би-си переключилось на Даунинг-стрит. Кому-то грозила отставка. На работе Урсула слышала шепотки, но прислушиваться не сочла нужным.

Удерживая на колене поднос, она ела гренки с сыром. Почти всегда ужин проходил именно так. Для себя одной было бы нелепо накрывать на стол, выставлять тарелки с овощами, расстилать льняные салфетки. А дальше что? Уткнуться в книгу и молча поглощать деликатесы? Многим казалось, что ужин с телевизором — это начало заката цивилизации. (Уж не свидетельствовала ли ее неуклонная защита такой привычки, что она и сама так считала?) Эти люди определенно не были одинокими. А закат цивилизации на самом-то деле начался очень давно. Возможно, еще в Сараево. Самое позднее — в Сталинграде. Некоторые, кстати, утверждали, что закат начался с самого начала, с Эдемского сада.

Но что плохого в том, чтобы посмотреть телевизор? Каждый вечер в кино или в театр ходить не будешь (в паб — тем более). А одинокому человеку дома и поговорить не с кем, кроме как с кошкой, но это разговор преимущественно односторонний. С собакой — не так, но после Фортуны собаку она не заводила. Фортуна умерла в сорок девятом; ветеринар сказал — от старости. Урсула привычно считала ее щенком. Похороны устроили в Лисьей Поляне. На могиле Памела посадила куст винно-красной розы. Сад в Лисьей Поляне превратился в натуральное собачье кладбище. Куда ни ступи — всюду могилы под розовыми кустами, хотя только Памела могла вспомнить, где чья.

А если не телевизор, то какая альтернатива? (Она не собиралась уступать в этом споре, хотя вела его сама с собой.) Складывать головоломку? Ну нет. Можно, конечно, почитать книгу, но после тяжелого рабочего дня, заполненного мельтешением служебных записок, отчетов, планов, не всегда хочется вновь напрягать зрение. Радио, пластинки — все это очень хорошо, но в каком-то смысле требует додумывания. (Что-то она разворчалась.) По крайней мере, перед телевизором не нужно думать. И на том спасибо.

Ужинала она позже обычного: задержалась на собственных проводах на пенсию — они сильно смахивали на похороны, с той лишь разницей, что по окончании можно было встать и уйти. Чествование было скромным (просто посидели в ближайшем пабе), но душевным, а ко всему и закончилось не поздно (некоторые, наверное, обиделись, что недобрали). Официально ей еще оставалось работать до пятницы, но она сочла, что людям будет легче выкроить время в будний день.

Заранее, еще на работе, ей вручили подарок: дорожные часы с гравировкой «Урсуле Тодд с благодарностью за многолетнюю безупречную службу». Вот ведь, подумала она, какая унылая эпитафия. Подарок был традиционным, и ей не хватило духу сказать, что дорожные часы у нее уже есть, причем несравненно лучшего качества. К подарку прилагались два (хороших) билета на променад-концерт,^{177} где исполнялась Девятая хоральная симфония Бетховена, что было очень трогательно: Урсула заподозрила, что здесь не обошлось без ее секретарши Жаклин Робертс.

— Вы проложили женщинам дорогу на руководящие посты в государственной службе, — негромко сказала Жаклин, передавая ей бокал дюбонне^{178} — в последнее время это был ее любимый напиток.

Не такие уж «руководящие», к сожалению, мысленно возразила Урсула. Ответственности никакой. Ответственность по-прежнему остается прерогативой таких, как Морис.

— Что ж, поднимем бокалы. — Она чокнулась с Жаклин, которая заказала себе портвейн с лимонадом.^{179}

Вообще Урсула пила немного: изредка — дюбонне, по выходным — бутылочку хорошего бургундского. Не то что Иззи, которая, по-прежнему обитая на Мелбери-роуд, бродила из комнаты в комнату, как мисс Хэвишем,^{180} только спившаяся. Урсула ездила к ней каждое воскресенье, по утрам, привозя сумку продуктов, большая часть которых, как она подозревала, выбрасывалась. «Приключения Августа» больше никто не читал. Тедди вздохнул бы с облегчением, а Урсула расстраивалась, как будто очередная его частица была предана забвению.

— Знаешь, тебя должны представить к награде, — сказал ей Морис, — в связи с уходом на пенсию. Могут и орден Британской империи дать.

Сам он при последнем награждении получил титул пэра. («Боже мой, — сказала Памела, — куда катится эта страна?») Все родственники получили от него фотографию в рамке: он склоняется под королевским мечом в бальном зале Букингемского дворца. «Какое чванство!» — посмеялся Гарольд.