Жизнь после жизни

Урсула предположила, что он подразумевает Гая, который погиб в битве при Аррасе, а потом на веки вечные лишился возможности выпить чашку чаю и съесть сэндвич с огурцом.

— Понюхай, — сказала Иззи, распыляя духи из флакончика с аэрозолем прямо перед носом Урсулы. — «Шанель номер пять». Последний крик моды. Сама Шанель — последний крик моды. «Ее удивительные синтетические духи». — Она рассмеялась, как будто удачно пошутила, и распылила в ванной комнате еще одно невидимое облачко. Этот аромат ничем не напоминал цветочный запах, исходивший от Сильви.

Они наконец-то добрались до квартиры Иззи на Бэзил-стрит («довольно унылое endroit,[25] зато близко от „Хэрродса“^{43}»). Ванная Иззи, облицованная розовым и черным мрамором («мой собственный дизайн — правда, прелесть?»), топорщилась резкими линиями и острыми выступами. Урсула даже думать боялась, каково там поскользнуться и упасть.

Вся квартира блестела современностью. Ничто здесь не напоминало Лисью Поляну, где время отмерялось стоявшими в прихожей высокими часами в деревянном корпусе, а паркетные полы блестели разве что многолетним восковым налетом. Мейсенские статуэтки с отбитыми пальцами и щербатыми ступнями, стаффордширские собачки с отколотыми ушами были бесконечно далеки от бакелитовых книгодержателей и пепельниц из оникса, украшавших комнаты Иззи. На Бэзил-стрит все было новехонькое, как в магазине. Даже книги — и те были новыми: романы, сборники эссе, томики поэзии таких авторов, о которых Урсула и не слыхивала.

— Надо идти в ногу со временем, — говорила Иззи.

Урсула посмотрела на свое отражение в зеркале ванной. Иззи, маячившая сзади, как Мефистофель за спиной у Фауста, сказала:

— Бог мой, ты становишься прехорошенькой, — и принялась укладывать ей волосы то так, то этак. — Нужно сделать стрижку, — решила она. — Сходи к моему coiffeur,[26] он превосходен. Иначе ты в скором времени станешь похожей на скотницу, но я-то считаю, что твой стиль — это утонченная порочность.

Напевая «Плясала б я шимми, как сестренка Кейт», Иззи танцевала по спальне.

— Умеешь танцевать шимми? Смотри, это очень просто.

Оказалось не так-то просто, и они со смехом повалились на атласное покрывало кровати.

— Покуда хочется — хохочется, ага? — с комичным акцентом, как заправская кокни, выговорила Иззи.

В спальне царил невообразимый хаос: повсюду валялись юбки, атласное белье, крепдешиновые ночные рубашки, шелковые чулки, на ковре тосковали разрозненные туфли, и все это было припорошено слоем пудры «Коти».

— Примеряй, что понравится, — беззаботно бросила Иззи. — Хотя ты, конечно, такая миниатюрная в сравнении со мной. Jolie et petite.

Урсула отказалась: а вдруг ее заколдуют? Такая одежда может запросто превратить тебя в другого человека.

— Чем займемся? — Иззи вдруг заскучала. — В картишки перекинемся? Партию в безик?

Она протанцевала в гостиную и остановилась у большого хромированного ящика, будто принесенного из корабельной рубки, — оказалось, это бар.

— Выпьешь? — Она с сомнением покосилась на Урсулу. — Только не говори, что тебе всего тринадцать лет.

Иззи со вздохом закурила сигарету и посмотрела на часы:

— На дневной спектакль опоздали, до вечернего еще долго. В Театре герцога Йоркского дают «Лондон на проводе!»^{44} — говорят, очень смешно. Можем сходить, а домой отправишься попозже.

Урсула водила пальцами по клавишам пишущей машинки «ройял», стоявшей на письменном столе у окна.

— Мой рабочий инструмент, — сказала Иззи. — Хочу в ближайшем номере написать о тебе.

— Правда? И что ты напишешь?

— Еще не придумала, навру чего-нибудь, — ответила она. — Как все писатели. — Она поставила на патефон пластинку и опустила иглу. — Вот послушай. Ты ничего подобного в жизни не слышала.

И в самом деле. Вначале зазвучал рояль, но ничего похожего на Шопена и Листа, которых так мило исполняла Сильви (да и Памела тоже, но у той получалось тягомотно).

— По-моему, этот стиль называется «хонки-тонк», — сказала Иззи.

Тут вступил женский голос: хрипловатый, с американским акцентом. Можно было подумать, певица всю жизнь провела в тюремной камере.

— Ида Кокс, — сказала Иззи. — Негритянка. Бесподобно, да?

И в самом деле.

— Поет о том, как паршиво быть женщиной, — растолковала Иззи, закуривая очередную сигарету и глубоко затягиваясь. — Найти бы какого-нибудь толстосума и женить его на себе. «Лучший рецепт счастья — солидный доход». Знаешь, кто это сказал? Не знаешь? А пора бы.

На Иззи, как на прирученного лишь наполовину зверя, вдруг напало какое-то нетерпение. Тут задребезжал телефон, и она со словами «Спасительный звонок!» начала лихорадочно-оживленные переговоры с незримым и неслышным собеседником. А напоследок сказала: